Ягге, находившаяся во вполне приличном для ее лет настроении, шептала на отвар девясила. Ягун вертелся поблизости и развлекал Ваньку.
– Поднимите ноги через сторону вниз! Разведите голову шире плеч! Глубоко дышите жабрами! – восклицал он, передразнивая лопухоидную утреннюю зарядку.
Хохоча вместе с Ягуном, Ванька пытался следовать его нелепым командам, поднимая ноги и вертя головой. Увидев Таню, оба – и Ягун, и Ванька – перестали смеяться и мигом стали серьезными.
«Ну вот, только настроение им испортила! Неужели у меня такой тухлый вид? И вообще, если Ванька меня любит и страдает, то с какой радости он сейчас ржал как скакун Буденного?» – раздраженно подумала Таня.
– Как тебе мое здоровое обаяние шизофрении? Впечатляет? – поинтересовался Ягун.
– Впечатляет. Ты на тренировку-то идешь? – спросила Таня, бережно опуская на пустую кровать футляр с контрабасом.
Она специально захватила его, чтобы не подниматься потом на Жилой Этаж, где Пипа устраивала для всех желающих дефиле. По ее замыслу, демонстрация одежды должна была плавно перейти в попойку. Спиртное вызвался достать Гуня через купидончиков. Теперь главная стратегическая задача была отвлечь Поклепа, у которого был потрясающий врожденный нюх на алкоголь.
Хотя ничего еще не началось, Таня уже заранее знала, чем все закончится. Дусе Пупсиковой станет плохо (и обязательно почему-то возле Таниной кровати), Гуня с кем-нибудь подерется, а Пипа нарядится в длинное белое платье и будет бегать по коридорам, таская за собой на поводке Жору Жикина. Это называлось у нее играть в даму с собачкой.
А в финале, извергая из ушей серный дым, придет статуя командора – Поклеп, которого расхрабрившаяся Пипа при всех назовет Клёпой. Он будет топать ногами и насылать сглазы…
Посидев немного вместе с Таней и Ванькой, которые даже не разговаривали, а просто изучающе смотрели друг на друга, Ягун ощутил напряжение и умчался.
– Не-а, когда начинается вся это любовь-морковь с разборками, настоящему чистожанровому другу уже делать нечего. Ощущаешь себя телегой с дисковыми тормозами! – сказал он на прощанье.
– Знаешь, по-моему, он обиделся, – сказала Таня.
– Ягун не может обидеться. Во всяком случае, обидеть его трудно, – возразил Ванька.
– Почему это трудно?
– Как тебе сказать. Я это чувствую, а вот чтобы объяснить… Ягун каждую секунду видит всех и самого себя с десяти разных точек зрения. Он и сам себе смешон, и мы ему смешны – в общем, обидеться он не может, точно, – сказал Ванька.
Таня присела на край его кровати. Она уже не раз ловила себя на мысли, что даже после этой мерзкой магии ей приятно находиться рядом с Ванькой, и он продолжает ей нравиться. Если бы только не это проклятое чувство вины, отравлявшее ее существование! Да что она, в конце концов, больная, что ли? Гробыня крутила чуть ли не с половиной школы, Жикин, по-моему, не ходил на свидания только с циклопами, даже Пипа, красивая как Кинг-Конг в юности, и та ухитрялась сразу встречаться с двумя-тремя – и все не испытывали даже малейшего чувства вины, что делают что-то не то. Скорее даже гордились собой. Почему же у нее, Тани, все иначе?