Поморщившись, Пушкин сосредоточенно отстучал:
Понять, что происх. с продажами Онегина. Почему падаем, невзирая на успешный сериал???
Мороз и солнце – день чудесный. Чучело, припиши хотя бы пару строф!!!!!! Шоколадку куплю!
Напрячь Мамлеева, Фета и Диму Быкова непременно для очередного вып. «Современника». М.б., Немзер или Лёва Данилкин – большой лит. обзор (???) «Литература катастроф». Непременно поругаться наконец с Некрасовым по поводу его МТА.
Попробовать разобр. с Дантесом.
Глядя на последнюю строчку, Пушкин глубоко задумался.
За его спиною возникло слабое шевеление, затем раздался хриплый девичий голос:
– Пшла! Пристают...
Александр Сергеевич даже вздрогнул, столь бесцеремонно выведенный из состояния задумчивости. Не то чтобы присутствие в помещении юной дамы стало для него совершеннейшей неожиданностью, но из-за тяжелого пробуждения и всегдашней рассеянности он как-то выпустил из виду саму возможность такого присутствия.
Повернувшись к двуспальной кровати и окинув ее оценивающим взглядом, он сделал вывод, что пожалуй да, под вздыбившимся холмами одеялом на второй ее половине вполне могла укрываться женская фигурка небольших размеров.
– Сколько тебе лет, прелестное дитя? – поинтересовался Пушкин.
– Пшол ты, – глухо донеслось из глубин одеяла.
– Ясно.
На спинке соседнего стула, задвинутого под стол, Пушкин обнаружил скомканные женские джинсы с низкой посадкой, блузку и трусики, а на сиденье – вывалившийся из заднего кармана джинсов паспорт. Судя по фотографии, паспорт принадлежал юной нимфе, что уже обнадеживало: растление несовершеннолетних в жизненное credo поэта никак не входило. Александр Сергеевич несколько мгновений размышлял, не вернуться ли в постель, под теплый бочок к нагой прелестнице, но мысль об этом вызвала у него внезапный и мгновенный приступ душевной пустоты. Трезвое утро определенно мудренее пьяного вечера. Он неторопливо оделся, сунул записную книжку во внутренний карман, затем потрогал завернувшуюся в одеяло девушку за плечо.
– Я тебе ничего не должен? – осторожно поинтересовался он.
– Нет вообще-то, – сонно проговорила девица. – Я не такая, но если оставишь что-нибудь на булавки, возражать не буду... Папашка у меня миллионщик, а на карманные расходы у него не допросишься. Козел. Сквалыга...
Пушкин полез в портмоне и озадаченно поскреб переносицу. Однако вчера он покутил более чем изрядно. В бумажнике оставались одинокая сотенная бумажка и еще какая-то отечественная мелочь. А банковскую карточку он, естественно, забыл дома.
Пиит задумался. С одной стороны, ста долларов было жалко – с оставшимися деньгами рассчитывать на мало-мальски приличный завтрак не приходилось. С другой стороны, мелочь девушка вполне обоснованно сочтет смачным плевком в лицо, а этого желательно было бы избегнуть. Еще чего доброго, пойдет слушок в свете, будто ефиопа не галантен в обхождении с дамами...