– Не. После того, как ты на прошлом «Нон-фикшн» набил ему морду за «Анегдоты о Пушкине», он к «Современнику» на пушечный выстрел не подходит.
– Напрасно. Я на него зла уже давно не держу.
– Я так понимаю, он держит.
– Н-да... С абсолютно трезвой головой, но полной неспособностью... Это прямо про меня сегодня утром.
– Кстати, о Хармсе. Некночибудьпомянутый выложил сего дни в Живом Журнале очередные две «породии на великаго пиита всея Руси Оликсандра П-шкина».
– Опа! – заинтересовался Пушкин. – Это же которые будут по счету?
– Сто двадцать восьмая и сто двадцать девятая. Вчерашняя и сегодняшняя. Как и обещал – ровно по одной «породии» в день.
– Однако не предполагал я, что его щенячьего запала хватит на столь продолжительное время... Зачти!
Гузман со значением откашлялся и продекламировал:
О, сколько нам открытий чудных,
И вдруг исчезнут в тот же миг,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, друг степей калмык.
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Златая цепь на дубе том?
Он уважать себя заставил,
Когда весенний первый гром,
Сработанный еще рабами Рима
Времен Очакова и покоренья Крыма.
– Ай, браво, бравушки, – Пушкин снисходительно похлопал пальцами правой руки о ладонь левой. – Эту бы энергию да в мирных целях... Однако зачти же непременно другую.
Гузман охотно, с выражением, зачел:
Петров вскочил, и гости тоже.
Рожок охотничий трубит.
Петров кричит: «О боже, боже!» —
И на пол падает убит.
И гости мечутся и плачут,
Железный градусник трясут,
Через Петрова с криком скачут
И в двери страшный гроб несут.
И, в гроб закупорив Петрова,
Уходят с криками: «Готово!»
– Вишь, ракалья! – Пушкин снова захохотал. – Но ведь как тонко почувствовал ритм и стилистику, гляди-ка! Какой великий пиит пропадает...
– Босс, – произнес Гузман, дождавшись, пока начальство утрет выступившие слезы, – еще вот что: звонил Седой, просил напомнить, что у вас завтра стрелка в «Черной речке»...
– Вот завтра бы позвонил и напомнил, – буркнул мигом посуриозневший Пушкин. – Какого черта?..
– У вас встреча в восемь, а он хорошо знает, что раньше шести тебя в редакции застать проблематично. – Гузман помолчал, потом осторожно проговорил, безучастно глядя на мерцающий с тыльной стороны системного блока одинокий красный огонек: – Обратился бы ты к Бенкендорфу, а? Самая крутая в городе крыша. Силовики. Вы вроде бы вместе учились, он в твоих поэмах души не чает. Доступно разъяснят человеку политику партии насчет чужих жен.
– У нас с ним давние трения... – Пушкин задумался. – Он меня еще при советской власти шпынял. На комсомольском собрании песочил за «Сказки». Да и потом, уже когда работал в Комитете...