К вечеру ветер усилился. Улицы продувались насквозь, дребезжали стекла, хлам вылетал из закоулков, в которых лежал годами, и теперь носился вместе с обрывками вчерашних и сегодняшних газет.
Прохожие торопливо покидали улицы, матери зазывали домой детей, а те – что с детьми бывает очень редко – не просились погулять еще хотя бы пять минут. Ветер внушал страх. И не только детям.
Казалось, что возле клуба ветер взялся доделать то, что не смог совершить большой взрыв. Треснувшие под ударом взрывной волны, стекла под давлением ветра лопались, заполняя опустевшие квартиры резким звоном. С крыш домов, окружавших площадку перед клубом, ветер сдирал листы кровельного железа и сдувал волнистые листы шифера.
Надсадно заскрипев, наконец, упало обгоревшее дерево возле клуба. Охранник, впустивший в клуб секретаршу Геннадия Федоровича, поспешил захлопнуть дверь. На миг ему показалось, что на другой стороне площади, там, где еще лежали опрокинутые киоски, неподвижно стоит парень.
Охранник закрыл дверь на засов, мельком глянул в окно вестибюля, но рассмотреть ничего не смог – небо быстро заволакивало тучами и на улице стремительно темнело. Охранник не стал пытаться рассматривать подробнее по трем очень веским причинам: Нинка приехала на такси в клуб в новом, совершенно обалденном платье, противоположная сторона, по мнению охранника, в его зону ответственности не входила, и, самое главное, никто не станет в такую погоду торчать под открытым небом.
Платье посмотреть, конечно, стоило. Не каждый день Нинка так обтягивает зад и открывает грудь. Противоположная сторона площади, по большому счету, действительно не являлась частью клуба. То, что за ней стоило понаблюдать и то, что там стоило вообще поставить дополнительный пост, не приходило в голову не только охраннику, но и самому хозяину, поэтому в вину ему поставлено быть не могло.
Ну а предположение охранника о том, что никто не станет гулять в такой ураган, было верным почти на сто процентов. За одним исключением.
Возле сваленных взрывом киосков стоял парень, которого зачем-то подобрали Крысы, и который почему-то решил, что его нужно называть Михаилом.
Казалось, парень не обращал внимания ни на ураган, ни на темноту. Парень смотрел прямо перед собой. Губы его иногда шевелились, а иногда он, казалось, прислушивался к чему-то, но не к вою ветра, а к чему-то очень, очень далекому.
Несколько раз гулко бахнул лист железа, оторванный краем от киоска. Стало темно почти как ночью. Откуда-то сверху, из темноты, неожиданно вылетел кусок шифера.