Глупым вещам мы предпочли умные. Я подхватил ее и ее дорожный саквояж и, стараясь не скрипеть половицами, мы пошли в мой номер.
Почему так долго? Где ты была? Все в порядке? Всего этого я у нее не спрашивал. Я чудовищно боялся не успеть сделать главного и от возбуждения мое дыхание стало неровным и шумным. Тот, кто скажет, что конкубинат – это единственное, что меня влекло к Ширли, будет идиотом, который не понимает, что счастье любить Ширли плотью было единственным счастьем, которое только может быть недоступным. Говорить с ней можно было и в ее отсутствие, и телефон здесь не при чем, то же касается и, так сказать, любви высокой. Единственное, чего нельзя, когда ее нет – это вот это, вот оно, и я даже сам не заметил, как на дворе полностью рассвело. А когда Ширли, мятая, счастливая и осоловевшая, пошла натягивать платье, дверь задрожала так, что едва не слетела с петель, а затем распахнулась настежь.
– Вы самовольно покинули пост, – процедил F. – Вы нарушили устав.
Тихо всхлипнула Ширли, она закрывала грудь скомканным платьем и выглядела очень смущенной, тогда я не понимал почему, ну что тут такого, кого тут стесняться, не этого же кастрата, честное слово? В общем, даже тогда я ничего не заподозрил.
– …вы регулярно саботировали работу штаба и форму его одежды, вы пытались внедрить шпиона в наши ряды, обманом вы склоняли наших работников и сотрудниц к интимной связи…
– Чего-чего? – переспросил я, усаживаясь на кровати. – Кого и кого?
Но F., неколебимый как автоответчик, и как автоответчик же глухой, продолжал:
– …поэтому тюрьма, молодой человек, это самое меньшее, что я могу для вас сделать при всей любви к вам и вашей даме.
F. говорил все это, глядя в упор на Ширли, та стояла ко мне спиной. Ее задик был покрыт гусиной кожей. Тогда я отнес эту «любовь ко мне и моей даме» на счет общего косноязычия F., но, кажется, любой на моем месте впал бы в тот же герменевтический соблазн. Ширли, со всеми признаками эмоционального обморожения, обернулась ко мне, ища защиты или, может, поддержки. И я ей эту поддержку конечно же устроил.
– Выйдите, – потребовал я. – Вы что, не видите, она одевается?
Но F. не сдвинулся с места, сверля меня своим алюминиевым взглядом. Он так увлекся, что, кажется, не понимал, чего я от него хочу.
Тогда я встал с кровати и, нисколько не стесняясь ни своей болтающейся наготы, ни заряженной винтовки в руках у полководца F., подошел к двери, вытолкал F. за порог и закрыл дверь на засов. Лицо Ширли перекосилось от испуга, она задрожала и стала лепетать что-то про своего мужа (оказывается, есть и такой!), потом что-то из серии «как мне тебя жалко», я терпеть не могу такие вот сцены, поэтому мне ничего не оставалось, как натянуть штаны. Когда мы с Ширли наконец вышли, мне в грудь смотрела крупнокалиберная половина штабного арсенала.