– Черчилль, кажется, называл подобные тайные игры сильных мира сего схватками бульдогов под ковром. Так получается, что и вы с агграми не более чем бульдоги, и нас ты в свою свору зачислил… А вот если, к примеру…
Форзейль резким жестом оборвал собравшегося развить свою мысль собеседника.
– Я ведь не для ликбеза разговор затеял. Моя миссия подходит к концу. Вот я и решил вам последнюю, может быть, услугу оказать. Да и перед людьми вообще вину слегка загладить, насколько еще можно.
– Так, значит, есть вина?
– Она у каждого есть, кто хоть что-то в этой жизни делает. У тебя разве не было? Ты для пользы службы матросов местами поменял, и того, кто тебе больше других нравился, на том самом тралении взрывом убило. Не хочешь вспоминать, муторно тебе? Тогда и меня пойми…
С Воронцовым действительно был такой случай, и когда Антон о нем напомнил, на душе стало погано. Вроде и забылось уже, а вот снова… Нельзя не согласиться – если уж взялся хоть в какую игру играть, будь готов отвечать за проигрыш. Бывало, что и отвечали честные люди – пулей в лоб. В свой, а не в чужой, как при большевиках в моду вошло…
И он перемолчал эту минуту, дождался, пока Антон вновь начал говорить по делу.
– Я, наверное, совсем скоро отсюда уйду и, сам понимаешь, просто обязан сделать для вас все, что в моих силах. Скажи – что?
Воронцов пожал плечами. Встал, открыл дверь и вышел на широкий, с добела выскобленным ореховым настилом балкон. Облокотился о перила, долго смотрел на собирающиеся у горизонта грозовые тучи. Низкие фиолетово-багровые, обещавшие, судя по всему, жуткий метеорологический катаклизм.
После того, как они так вот поговорили – о чем он мог бы просить? Сознание одновременно неограниченных возможностей и их же бессмысленности. Вернуть их домой, к маме? Теперь уже ясно, что этого не будет. По условиям задачи. И все же он спросил именно об этом.
– Извини, но, пожалуй, не выйдет. Я со всей душой… Но давай вдумаемся… Как только космонавты вернулись к себе, ваше настоящее закончилось. Подумай сам, это же несовместимо. То будущее, в котором они уже жили, и то, что увидел Новиков, – как их совместить?
– Нельзя? – Воронцов и сам обо всем давно догадался, может быть еще тогда, когда впервые увидел Альбу и ее товарищей, но спросил.
– А разве можно? Ты же реалист.
– Я – да, а ты? Как-то ведь у них получилось? И именно то, о чем мы думаем. Коммунизм, братство народов…
Антон вздохнул разочарованно. Оперся локтями о перила рядом с Воронцовым, помолчал, глядя на завораживающее зрелище надвигающегося шквала.