Бога нет и все позволено? Гуляй, рванина, от рубля и выше? Или наоборот – надеяться не на кого, паши, как колонисты острова Линкольн, и никакой капитан Немо не вылезет однажды ночью из колодца, чтобы поделиться коробочкой лекарства, не подбросит сундук с ширпотребом. Никто больше не будет подсовывать дары, обычные и данайские. Исчезнет опасность провалиться в Ловушку, слишком поздно узнав, что правила игры снова поменялись.
Придется привыкать и приспосабливаться. Кое-что вернуть в исходное состояние, кое-какие позиции пересмотреть в корне. Но ведь прочие опасности, сопровождающие человечество со времен изгнания из рая, никуда не денутся? Химера, например, все равно может в любой момент рухнуть от внутренних, имманентных[11] противоречий.
Шульгин увидел, что бокал хереса так и стоит на столе рядом с пультом. Свою маскирующую роль он сыграл, теперь сгодится по прямому назначению.
Опять Сашка вышел на балкон, оперся на перила, обвел глазами панораму, словно пытаясь сообразить, изменилось ли что-нибудь в окружающем пространстве-времени?
Сколько он там провел, внутри Узла? Ого, почти два часа. Ночное коловращение жизни внизу прекратилось, утреннее пока не началось. Тишина, только снежинки, как раньше, порхают в свете уличных фонарей.
Он прислушался к себе. Как там подсознание, не скажет ли вдруг, что все случившееся – очередная туфта, старательно заправленная? Деза, проще сказать. Уловка ловушки, назначенная его разоружить.
Нет, все чисто. Тем самым особым знанием, которое и позволяло странствовать в астрале и перемещаться между линиями, он ощущал, что мир вокруг действительно чист. Как в Средневековье невозможно уловить обонянием хоть одну-единственную молекулу автомобильного выхлопа, так и здесь не ощущалось больше ментального эха чуждых разумов.
Невольно он рассмеялся вслух. Как же повезло Антону! Он пока и сам не догадывается, как именно повезло. В последнюю секунду перепрыгнул с борта тонущего корабля на спасательный плот. Совсем бы чуть-чуть, и догнивать ему в своей бамбуковой тюрьме. А теперь…
Теперь мы найдем ему работенку по способностям. И Дайяне, и здешней Сильвии. В наших руках теперь бывшие вершители судеб человечества, кроме гомеостатов и портсигаров, ничего у них за душой…
Трудно передать волну ликования, накрывшую Сашку. Сравнить это можно, пожалуй, только с чувствами офицера, запечатленного фотокорреспондентом на ступенях Рейхстага в мае сорок пятого, улыбающегося до ушей и палящего в воздух из поднятого над головой «ППС». Все! Дожили, дошли, отвоевались! Что будет завтра – отдельный разговор. Где тот офицер, как его жизнь сложилась, никто не знает. А фотография осталась во всех посвященных Победе альбомах и монографиях, момент высшего человеческого счастья зафиксирован навеки. Как символ или как метафора…