Очень скоро он выяснил две вещи. Во первых, он оставался чужим в этих, явно нечеловеческих измерениях. Здесь даже воздух был малопригоден для дыхания. Он стал задыхаться. Здешняя еда не подходила для питания человеческого тела – он стал страдать расстройствами пищеварения и заработал язву. Здешнее тяготение не подходило для перемещения людей – суставы его ног стали скрипеть особенно сильно. Здешнее время текло иначе, в среднем, гораздо быстрее – поэтому Воеводин стал быстро стариться. Здешние впечатления ложились на память неровно и клочьями – поэтому память Воеводина стала сдавать. Порой он даже забывал цель и предмет своих поисков. Но воля продолжала толкать его вперед. Женщина и взрослые дети не могли понять его занятий, да и не пытались. Может быть, они считали его сумасшедшим, вечно рыщущим по квартире. Не желая терпеть их взгляды и внезапно вывешиваемую тишину, Воеводин стал выходить только по ночам. Но зеркалам уже не снились сны.
И второе, что он заметил: несмотря на неприспособленость здешнего континуума для нормальных людей, ему стало намного легче. Вскоре отдалилась тоска и подкрадывалась лишь в редкие минуты отдыха. Почти стершаяся память уже перестала волновать. И новые надежды, составившиеся из голых цифр, ожили, заворковали и согрели сердце. Он соревновался с самим собой и, пройдя тысячный лабиринт, он устроил себе праздник. Накрыл для себя стол, нарезал много колбасы и налил старого вина. В этот день он был счастлив. Он ни о чем не вспоминал и ничего не хотел, лишь побыстрее вернуться к работе. Он собирался проработать целые сутки без перерыва и потому наелся с запасом; забыл о своей печени, желудке и прочем. Он оставил себе на сон четыре часа.
Он знал что проснется даже несколько раньше. Во сне его мучила боль в груди. Скорая помощь была вызвана слишком поздно – просто для галочки. «Нельзя было так объедаться в его возрасте, – сказал врач и поправил белую шапочку из под которой торчали ослиные уши, – а тем более нельзя было есть колбасу.
Колбаса всегда приводит к инфаркту.»
– Мы бы его предупредили, – ответил один из детей, хрюкнув и почесав третьей ногой в затылке, – но он давно перестал понимать человеческую речь.
Сохранилась дневниковая запись Воеводина, датируемая последними днями.
«Все время ловлю себя на той мысли, что прошлое не прошло. С точки зрения вечности «сейчас» и «тогда» эквивалентны. Иногда эта идея проясняется совершенно и я ощущаю моменты прошлого как настоящее, как «сейчас», прошлое есть настоящее бесконечной длительности, слегка отодвинутое от нас. Существуют моменты, ни капли не потускневшие в памяти, с которых я не задумываясь и не удивившись начал бы жизнь снова, если бы невидимый, но услужливый благодетель вдруг подсунул бы их мне вместо настоящего. Я просто хотел сказать, что смерти нет. Я просто что-то хотел сказать.»