Приказ оставаться на месте и дожидаться возвращения Гавриила горел в мозгу Мефодия красными буквами и вспыхивал еще ярче, когда новобранец ненароком приближался к входной двери или лоджии. О том, чтобы ослушаться приказа и высунуть нос на улицу за глотком свежего воздуха, не возникало и мысли. И хоть Исполнитель имел право на самостоятельность при решении мелких вопросов, прямые приказы не подлежали не то что обсуждению – даже обдумыванию!
Отдохнув, расставив по полочкам оставшиеся после деблокировки шальные обрывки землекоповских мыслей и войдя в абсолютную эмоциональную невозмутимость, Мефодий, опять же любопытства ради, решил попробовать, на что еще способны его руки, помимо разрывания пятирублевых монет.
Отжиманиями от пола Мефодий последний раз занимался еще в университете, а потому, чувствуя сегодня за плечами немалый физический потенциал, вдохновил себя на побитие университетского рекорда, стоявшего тогда на отметке «двести пятьдесят раз». Рекорд пал уже через три минуты. Мефодий при этом даже не запыхался; как подбрасывал свое тело на руках в упоре лежа, так и продолжал, причем вниз оно опускалось гораздо медленнее, чем подлетало вверх. Через полчаса лоб Мефодия оставался таким же сухим, как и в начале упражнения: ни капель пота, ни даже легкой испарины. Довольный результатом, художник прекратил самотестирование в отжиманиях и перешел на приседания.
Первый же подъем из приседа подбросил Мефодия к потолку, и новобранец влепился в него макушкой, отколов большой пласт штукатурки. Теперь Мефодий понял, почему Гавриил отказался тестировать его в приседаниях у Прокловны – насчет разрушения пола и потолка смотритель ничуть не шутил.
Мефодий ощупал не ощущающую боли голову. На темени не было ни шишек, ни ссадин, лишь крошки песка да чешуйки извести. «Хоть кол теши на голове!» – подумал художник, но на практике проверять данное умозаключение не стал, а продолжил приседания, однако на всякий случай все же положил на голову подушку…
Мефодию наскучили монотонные приседания часа через полтора, поскольку результатов этой деятельности он так и не обнаружил: ни боли в бедрах, ни судороги в икрах, ни одышки, обязанных указывать на то, что упражнение дает хоть какую-то пользу. С тем же успехом эти полтора часа можно было посмотреть телевизор, чем Мефодий после «физзарядки» и занялся.
Просмотр телепередач позволил Мефодию открыть в себе еще одно спавшее ранее качество – высокую даже для «недоделанного» Исполнителя интуицию. С недавних пор Мефодий знал, что в интуиции нет ничего сверхъестественного. Врожденная либо развитая человеческая интуиция в действительности представляла собой не мистическое предвидение событий, а всего лишь гипертрофированно развитую способность к скрупулезному анализу имеющихся фактов и выдаче в результате очень точного прогноза развития ситуации. Даже незнакомые кинофильмы было смотреть откровенно скучно: он предсказывал развитие сюжета и концовку уже в самом начале. Произносимые героями диалоги звучали в ушах Мефодия раньше, чем те открывали рты, и в скором времени ничего, кроме раздражения, вызывать не стали. Просмотр новостей давал такой же эффект. Симпатичная ведущая без запинки выдавала текст, но по ее не уловимым глазу землекопа жестам и мимике было заметно, что девушка думает совсем о другом. В демонстрируемых сюжетах лгали все: политики – ради своих интересов, обыватели – лишь бы попасть в кадр, военные – ради чести мундира, следователи на местах преступлений – для того, чтобы отмахнуться от настырных журналистов. Сами журналисты лгали из-за недостатка имеющихся фактов. Не лгал лишь президент, однако и он явно не доводил до журналистов всей известной ему правды.