Как известно, после таких разговоров женщины обыкновенно становятся закадычными подружками – или заклятыми врагами. И дело тут вовсе не в сходстве-различии интересов и взглядов, а отношении к жизни вообще.
Мы обе предпочитали искать в ней светлые стороны и вышучивать темные, так что особых разногласий не возникло.
Ближе к вечеру нас обогнала грохочущая телега, запряженная лохматым тяжеловозом. За ней, привязанный к обрешетке, трусил изящный игреневый жеребец – каштаново-рыжий, со светлым хвостом и гривой. По всем статям – верховой скакун, но какой-то понурый: голова опущена, поступь неуверенная, спотыкающаяся.
Возница щелкнул кнутом, тяжеловоз послушно перешел на тряскую рысь, а игреневый – на плавную иноходь. Казалось, конь не бежит, а плывет над дорогой.
– Эх, гарный жеребчик! – засмотрелась Орсана. – И аллюр такой редкий... Кладней сто пятьдесят затянет, не меньше.
Жеребец споткнулся на ровном месте и упал. Судорожно дрыгающие ноги взбили дорожную пыль. Возница смачно выругался, натянул вожжи. Тяжеловоз послушно остановился; игреневый перекатился по земле и встал, тяжело дыша и поводя боками.
За это время мы нагнали телегу.
– Эй, уважаемый, что с вашей лошадкой? Она хромая, что ли?
Мужик протяжно сплюнул на землю:
– Да нет, слепая! Месяц назад ослеп, холера его разбери. Из Воропаховской конюшни, может, слыхали? Чистейших кровей иноходец, после прошлогодних скачек за него двести кладней предлагали – хозяин не продал. А теперь к живодеру веду – и двадцати не даст, харя сквалыжная...
Я осторожно погладила жеребца по длинной рыжей морде, прорезанной белой стрелкой. Оба глаза сплошь затянуло гноящимися бельмами, по ним ползали мухи.
– Пожалуй, он сгодился бы на папиной мельнице– ходить в колесе, – сказала я, прикидываясь поглощенной в раздумья. – Как ты считаешь, сестричка?
– Ну… э-э-э... – Орсана непонимающе вытаращилась на меня, однако женская солидарность и природная сметливость быстро взяли свое. – Я думаю, папа не будет возражать.
– Конечно, не будет! – подхватила я. – На смертном одре он сказал, что мы можем распоряжаться мельницей и всеми деньгами по своему усмотрению.
– Бедный батька... – всхлипнула Орсана, роняя скупую слезу. Я обняла “сестренку”, и мы горестно возрыдали друг другу в плечи.
Милая семейная сцена растрогала возницу; у него появился шанс всучить слепого коня двум глупым девицам, ничего не смыслящим в сельском хозяйстве – где ж это видано, чтобы скакового жеребца запрягали в жернов!
– Что ж, я мог бы, пожалуй, уступить его за… э-э-э... двадцать кладней. Рыдания усилились.