Тут мастер Менахем заметил, что за окнами совсем стемнело, а Арнаут Каталан, утомленный чрезмерным количеством извергнутой на него премудрости, мирно спит в своем углу.
Остановился мастер Менахем, в замешательстве погладил свою седую бороду, поглядел на спящего – сперва гневно, потом насмешливо и, наконец, с умилением. Рассмеялся тихонько и молвил сам себе:
– Воистину, я – глупец! Не всякое учение впрок, и толку в астрологии совсем немного.
***
В трудах и полезных беседах, подобных описанной выше, проходило время. Каталан успел привязаться к своему хозяину-иудею, которого искренне любил за сытную кормежку, слепоту к мелким кражам прислуги, мудрость и доброту к людям. Минуло года три с тех пор, как Каталан чудом избежал жестокой смерти. Уже казалось, будто уготована Каталану долгая мирная жизнь в Монпелье, как вдруг господин его умер.
Случилось это совершенно неожиданно – и для Каталана и уж тем более для самого мастера Менахема.
Как-то утром явился Каталан в хозяйскую опочивальню – медная чаша для умывания в руках, вычищенное господское платье через плечо, – а мастер Менахем лежит в постели неподвижно, лицо красное, глаза приоткрыты, из ноздрей вытекла кровь, волосы и борода будто приклеены – так не лепилось их всегдашнее благообразие к нынешнему непотребному облику иудея.
С перепугу выронил Каталан чашу, ногу себе ушиб, водой весь пол залил. Прихрамывая, к хозяину подошел, лба коснулся. Нет, мертв, уж и холодеть начал. Поскорее отдернул руку от трупа, крестом себя медленно осенил, а после, поднеся пальцы к глазам, долго рассматривал их, говоря:
– Глупые вы, пальцы! За кого крестное знамение творите? За иудея! Его народ Иисуса Христа распял!
А пальцы задвигались и так сказали Каталану:
– Сам ты глупый, Каталан!
Это мизинец пропищал.
А безымянный тенорком поддакнул:
– Сколько раз обмакивал ты меня в тесто на кухне у доброго твоего господина, когда там пекли пироги!
Средний же палец молвил сурово:
– Бранишь иудеев, Каталан, что Христа они распяли! Давно они распяли Его! И было то лишь однажды. Вы же, именующие себя христианами, но живущие в грязи и пороке, распинаете Его всякий день, чиня свои непотребства!
Указательный палец ткнул в Каталана и заверещал пронзительно:
– Ты ел хлеб этого человека, а теперь его же и бранишь, а ведь за все эти годы не видел от него ничего дурного! Кто подобрал тебя, когда был ты сир и голоден? Кто тебя, неблагодарного, приютил? Кто тебя, неуча, просвещал?
И тут сами собою сложились пальцы в пренеприличнейшую фигу, и большой палец, просунув между средним и указательным ехидную морду, рявкнул: