Ремедиос помолчал, прежде чем честно ответить:
– Я испугался.
Больше Иеронимус ни о чем его не спрашивал.
* * *
В камере было пусто.
– Сбежала, – шепнул Ремедиос.
Иеронимус забрал у Ремедиоса свечу и подтолкнул его к выходу.
– Никуда она сбежать отсюда не могла, – сказал Иеронимус. – Не сквозь стену же прошла. Иди спать, Ремедий.
Ремедиос помялся на пороге, а потом все же ушел.
Иеронимус внимательно осмотрелся по сторонам, поставил свечу на лавку.
– Рехильда, – позвал он.
Женщина выбралась из кучи соломы – под глазами синяки, через все лицо три красных полосы от хлыста, в волосах сухая трава.
Иеронимус поджал губы, слегка наклонил голову, внимательно рассматривая ее.
– Кто ты? – спросила Рехильда хрипло.
– Иеронимус фон Шпейер, инквизитор.
Она смотрела, широко открыв глаза, как он снимает с себя грубый коричневый плащ, остается в белой рубахе. Годы не прибавили красоты Иеронимусу, но его это не заботило. Он расстелил плащ на полу у ног женщины неторопливыми, уверенными движениями. Выпрямился, сел на лавку.
Дикий ужас в ее глазах.
– Я пришел забрать твои страхи, – сказал Иеронимус. – Клади их сюда, на плащ.
– А что ты будешь делать с ними? – спросила она.
Иеронимус пожал плечами.
– Спалю в печке, – сказал он.
– А со мной?
Он не ответил.
– То же самое, – сказала Рехильда Миллер. – Спалишь.
– Он приходил к тебе?
Женщина промолчала. Ее начала трясти крупная дрожь, и Иеронимус прикрикнул:
– Успокойся, ты, потаскуха!..
Из ее глаз хлынули слезы. Иеронимус брезгливо поморщился – терпеть не мог женских слез.
– Он пришел, но не захотел вызволить меня, – залепетала Рехильда Миллер. – Он избил меня за то, что я предала его. Это ты заставил меня говорить, ты силой вырвал у меня признание.
– Разве ты говорила не то, что думала? – удивленно спросил Иеронимус.
– Он смеялся надо мной. Он ушел, не простившись.
– Да пошел он в задницу, твой Агеларре, – сказал Иеронимус. – Что тебя так испугало?
– Он проклял меня.
Иеронимус пошевелил ногой свой плащ, расстеленный на полу.
– Блюй, – сказал он. – Ну, давай, выблевывай все страхи, все, что тебя мучает. Все сюда – и я выкину их вон.
Женщина смотрела на монаха, как на сумасшедшего. Она действительно ощутила, как к горлу подступает комок. Иеронимус наблюдал за ней без всякого интереса.
– Тебя ведь тошнит, не так ли? – сказал он.
И не успел он договорить, как ее начало рвать. Прямо на монашеский плащ. Скудной тюремной похлебкой, плохо переваренной рыбой, которую она ела прямо с костями. Потом просто желчью. Рехильда давилась и рыдала, а потом устала плакать и постепенно успокоилась. Обтерла лицо.