Под первой белой тряпкой оказалась вторая, грязная, в пятнах крови. Пиф прикусила губу – она догадалась. Хозяин пошевелил крыльями, ветер пронесся по комнате, и всех окатило ароматом хвойного леса. Пиф сняла последнюю тряпку и увидела нерожденного ребенка.
Маленькое чудовище было таким отвратительным, что она едва не выронила его, и Хозяин прикрикнул:
– Осторожней, ты!
– Это… – спотыкаясь, спросила Пиф.– Это МОЙ?
Хозяин пожал плечами, широким крылом едва не сбив с ног Комедианта, который терся за его спиной.
– Нерожденное дитя, – сказал он, – твое, чужое, какая разница? Оно ДАЕТСЯ тебе. Ты совершила убийство, теперь посмотри ему в лицо.
Пиф подняла глаза на Хозяина и увидела, что он прекрасен. Его лицо потемнело, рот изогнулся, глаза расширились – это был дивный лик иконы. Лик смотрел на нее отрешенно и печально.
– Я ничем не могу помочь тебе, – сказал Хозяин словно издалека. – Постарайся полюбить это существо.
Пиф еще раз взглянула на уродца.
– Оно вырастет?
– Зависит от тебя.
Хозяин встал, повернулся, чтобы уйти. Пиф смотрела ему вслед, приоткрыв рот. Уродец корчился у нее на коленях, пачкая пеленку какой-то зеленоватой жижей.
– Господи, каким же оно вырастет? – вырвалось у Пиф.
Уже в дверях Хозяин сказал, не оборачиваясь:
– Зависит от тебя.
Тяжелые шаги протопали по лестнице, шваркнула входная дверь, упало и разбилось еще одно стекло. Голос Комедианта взвизгнул.
Пиф поняла вдруг, что плачет, но не так, как при жизни, не слезами, не телом, не жалостью к себе, а так, как иногда плакала во сне – без слез, одной только содрогающейся душой.
Существо с гигантской сизой головой сморщилось, дернуло крошечными лягушачьими лапками, повозило ими в воздухе и вдруг нащупало огромную в синих венах пуповину, торчащую из середины живота. Схватило ее цепкими пальчиками, потащило куда-то, ткнуло себе в лоб, в щеку, наконец попало в маленький рыбий ротик и начало жадно сосать.
Пиф взяла существо поудобнее на руки, обтерла жижу с отвратительной головы, выбросила грязную пеленку, оставив только белую. Закрыла глаза и начала укачивать уродца, напевая колыбельную:
Летит напев печальный,
Падам, падам…
– Вот и все, – сказал санитар, обтирая руки. – Как живой, даже лучше.
Покойник умиротворенно глядел на него со стола. Санитар отбросил крем «Балет», которым гримировал мертвеца, в таз для использованных тюбиков. Там их уже скопилось несколько десятков, выдавленных, грязных.
Мэтр ничего этого не знал – он величаво шествовал навстречу вечности. Его тропа была ровной и ясной, впереди, в белом венчике из роз, вел его добрый ангел. Иначе и быть не могло.