Севастьян оживился. Он даже и не оживился, а как-то воспрял, расправил плечи, заиграл глазами и не к месту засуетился:
– Подожди-ка, подожди! Так, если я правильно понял, ты теперь богатая наследница?
– Очень богатая! Ты даже не представляешь насколько! – окатила его ледяным взглядом бывшая жена. – Только ты зря хвостом машешь, ты мне не муж!
– А девочку так и не нашли? Вот ведь, ни могилки, да? Ни памятника… – проняло Аллочку. – Даже веночек некуда положить…
Ирина тряхнула головой:
– А я и не хотела могилку. Я знала, что моя дочь жива… Письма везде писала… А однажды, уже больше десяти лет прошло, приезжает ко мне маленькая такая, хрупкая девушка…
– Дочка? – ахнула Гутя.
– Да нет, взрослая девушка, просто… хрупкая такая… Девушка журналисткой оказалась, в местной газете работала. И рассказывает мне странную историю…
– Я знаю, я! – вскочила Анна Ивановна. – Тода меня еще не было здеся, но бабы болтают…
На нее шикнула дочь:
– Мам, ну не лезь, пусть человек говорит!
– Ага, говори!
Ирина поежилась, будто ей вдруг стало холодно в натопленном доме, и ее снова начало потряхивать. Зять, уже не дожидаясь, быстренько налил коньяка, и все с замиранием ждали, когда Ирина продолжит рассказ. Гутя никак не могла поверить словам женщины, однако и на Севастьяна теперь было жалко смотреть – нет прежнего лоска, фальшивое равнодушие, а глаза так и мечутся от страха.
– Журналистка мне рассказала, что в окрестностях деревни Маловка отловили стаю… бродячих собак… и в этой стае нашли… девочку, – вдруг выговорила Ирина.
– Ах ты, ужас какой! Мертвую? – всколыхнулась Аллочка.
– Нет, почему? Живую…
– Да лучше б мертвую, – не удержался Севастьян.
Его облили молчаливым презрением.
– Девочка была жива, – продолжала Ирина. – Но… она… она перестала быть человеком…
– Как это? – ужаснулась Гутя.
Ирина пожала плечами и, сдерживая слезы, пояснила:
– Ну… она не могла говорить, пряталась от людей, ходила на четырех конечностях, не признавала одежду…
– Она с собаками прожила больше десяти лет, – тихо пояснил Кареев. – Переняла их повадки и привычки…
– Эту девочку с трудом отловили, – продолжала Ирина. – Она боялась людей, кусалась, царапалась, рычала… К тому же стая никак не хотела ее отдавать, кидались на людей… ну в общем… Это Ляна была…
Севастьян вскочил:
– Ну с чего ты взяла, что это была Ляна?! Ну с чего?! Времени черт-те сколько прошло, как девочка потерялась, а ты вот так сразу увидела какую-то полусобаку – и ах! Это моя Ляна!
– Замолчи!!! – страшно закричала Ирина. – Ты не можешь понять!! Ты не знаешь!! Я… Одиннадцать лет ложилась спать, вспоминая только свою дочь! Я помнила каждую родинку на ее тельце! Я знала каждую ресничку! Каждый пальчик! Пусть ее не было, да!! Но она всегда была перед глазами!! А тот шрамчик, ты помнишь? Над бровью!! Она в годик из коляски выпала по твоей вине!!! Он был у той полусобаки!! И четыре родинки на лопатке, будто кто вилкой прикоснулся, они тоже были!!! И возраст! И еще… она была копия ты!!!