– Береги дыхание, – посоветовал он, – и держись поближе к озеру. Наш красавец вряд ли умеет плавать, а скоростью он и при жизни не блистал. Зато вынослив, зараза…
– Спасибо, – поблагодарил Хайме, доставая шпагу, которая, скорее всего, окажется бесполезной. Об озере он уже думал. И о том, что, став камнем, Хенилья не стал ни быстрее, ни легче, ни глупее.
Громко, вызывающе заржал Пикаро, и словно в ответ командор потянулся за мечом. Широкий клинок сверкнул тусклой слепой белизной. Хайме с непонятной отстраненностью подумал, что скульптор при всей своей дотошности не мог вложить в мраморные ножны мраморный же лепесток длиной в рост человека. Его создала та же сила, что напитала глаза Хенильи горним светом, но рассуждать о ее природе было некогда.
– К бою! – В рыке командора сплелись восторг и торжество. – Во славу Онсии!
– За славу Онсии, – эхом откликнулся Хайме, толком не расслышав собственных слов. Что поделать: если нельзя не драться, приходится драться. Тоже банальность, но на этой банальности мир держится не первый век. И неплохо держится.
Белая громадина двинулась вперед размеренным торжественным шагом, стоять на месте становилось неприличным, и Хайме пошел навстречу, твердо зная, что не побежит и не сдастся.
Услужливая луна заливала Альконью холодным слепящим светом, превращая Лаго-де-лас-Онсас в зеркало, а прибрежную полосу – в причудливую раму. От воды тянуло свежестью, с темного неба, догоняя друг друга, скатывались звезды. Умирая, лето тонет в цветах и звездопадах. Это люди захлебываются кровью и ненавистью. Даже после смерти…
Командор развернулся, обходя гряду валунов, и Хайме поймал себя на том, что предугадывает движения противника. Уже неплохо! Нет, сеньоры, Хайме де Реваль не спятил. Его ноги не вязнут в земле, он не думает, как и куда ступить, и сможет подняться, даже скатившись с обрыва, а вот мрамор не самый прочный из камней, хоть и прочнее плоти человеческой.
До схватки оставалось не больше десятка шагов, обычных, человеческих, когда за плечом Хенильи шевельнулось что-то темное и блестящее. Что именно, де Реваль не понял – глаза, как это часто бывает, оказались расторопнее разума.
– Стойте! – долетевший с ветром забытый голос заставил вздрогнуть. – Хайме, сколько раз тебе говорить: не беги впереди коня!
Белый исполин замер, словно напоровшись на невидимую стену. Тоже узнал?
– Господь не унизил меня подделкой победы, – протрубил он, поворачиваясь к Хайме спиной. Пришелец промолчал. Теперь звезды падали россыпью, будто кто-то пригоршнями швырял крупный жемчуг. В сгустившейся тишине громовыми раскатами раздавались шаги. Две фигуры, светлая и темная, сходились молча и неспешно. Хайме видел прямую белую спину одного и знакомый поджарый силуэт другого. Его величество Альфонс повелел изобразить Льва Альконьи таким, каким тот был при жизни. Не архангелом Михаилом, не Адалидом и не Сальвадором, а герцогом де Ригаско, и скульптор-ромульянец постарался на славу, не забыв даже шрам над бровью…