Пухлая рука государыни скользнула к ладони князя, а потом, словно устыдившись откровенности, остановилась, не добравшись до кончиков пальцев всего лишь на дюйм.
— Софья, мы уже говорили с тобой об этом, — устало протянул князь. — Не могу я оставить жену.
— Василий, — взмолилась царевна, — подумай, как мы бы с тобой жили счастливо, если бы были вместе…
— Мы с тобой и так вместе…
— Отправь ее в монастырь! А потом женись на мне. Государем всея Руси будешь!
— Не могу я супружницу отправить в монастырь. Пойми ты, Софья, жена она мне. Что люди на это скажут? А потом у нас ведь детишки подрастают, каково же им без матери будет?
Лицо государыни посуровело.
— А разве я тебе деток не нарожала? Разве они не твои?
Густые брови Софьи Алексеевны сомкнулись на переносице. Еще какую-то минуту назад она гляделась мягкой, как взбитая перина, и вот теперь черты разом погрубели, сделавшись почти мужскими. На выпуклых скулах проступили крупные родинки, заросшие черными неопрятными волосами.
Теперь понятно, почему челяди она внушала такой трепет. Смотреть на нее было страшно.
— Не о том ты говоришь, Софья, — покачал головой Василий Васильевич, стараясь сгладить неловкость.
— Чем же я тебе не люба?
— Люба ты мне, Софьюшка… Только ведь мы с Евдокией в церкви венчаны. Я клятву перед богом давал. Не могу я ее нарушить.
Полное лицо царевны разом размякло.
— И мне дашь. Всяк тебя батюшкой величать будет.
Василий Васильевич вздохнул:
— Да мне и без того хлопот хватает. А потом еще это… О государстве я думаю, ведь все на мне держится, за все я отвечаю. Ежели что не так пойдет… Тут вот как-то после вечерни посол голландский за Кокуй вышел, так у него кошель пограбили с серебром да порты сняли.
— Как же это он бесштанный до дому-то дотопал? — не то посочувствовала, не то съязвила государыня.
— А вот так и дотопал! Только потом разговоров на всю Москву было. Голландцы ко мне целой толпой заявились, требовали, чтобы разбойников разыскал.
— И ты что?
— И что мне объяснить? Говорю им, стрельцов пошлю, татей непременно отыщут. А сам думаю, пусть бы порадовался, что живота не лишили, а он о пропавшем серебре кручинится. Но разве только это! — почти в отчаянии воскликнул Василий Васильевич. — Всеми делами зараз заниматься приходиться: за государством смотри, жалобщиков и всяких ябедников принимай. Все ко мне идут! Ладно, чего уж об этом… Ты вот, говоришь, царем будь… Думаешь, легко это?
— Василий, я же не говорю, что легко, а только возможно, — взмолилась Софья. — Все в нашей власти. Нужен ты мне!
— А не думаешь о том, что братец твой младший подрастает? Не боишься, что может прийти время, когда он сам к тебе заявится и скажет, а не пора ли тебе, Софья, в монастырь? Дескать, вырос я уже, царем стал!