Они виделись каждый день. Арина всегда знала, когда он вернётся, и выходила навстречу; если дети были дома – выбегали и они.
Она давно забыла, что такое депрессия. Оживлённая, с блестящими глазами, с рыжеватой косой, как у девчонки, она казалась студенткой, сбежавшей с лекции на свидание:
– Кимка! Ну, здравствуй!
Она выставляла на стол его любимую еду в натурпластовых тарелках – синтезированную (но Ким теперь и не смог бы есть натуральную, ни в какое сравнение не идёт), садилась рядом и выслушивала новости. Рассказывала, как дела на работе и что за успехи у детей; разве не так должна выглядеть идеальная семья?
Она сидела за столом напротив, или на полу, подобрав по-турецки ноги, или в кресле, если зимой; она говорила с Кимом – и одновременно с кем-то ещё. Ким видел это в её рассеянных глазах.
Он очень долго не придавал этому значение. Только когда она стала обрывать фразу посередине, прислушиваться к внутреннему голосу, смеяться невпопад, забывать, о чём идёт речь – тогда Ким попытался возмутиться:
– Ариш, у тебя ведь был целый день, чтобы болтать с Паном! Я же не слышу, о чём вы говорите!
«Извини».
– Извини, – сказали они почти одновременно.
«Это Аринкина вредная привычка, давай, я в таких случаях буду транслировать на тебя, чтобы ты слышал…»
– Нет, – отказался Ким. – Поговорить втроём мы успеем… В конце концов, это моя жена, а не твоя!
Все засмеялись его удачной шутке.
Прежде, когда Арина была удручена чем-то или напугана, Ким был единственным человеком, умевшим правильно её утешить. Он знал её – понимал – как никто на свете. Наверное, только при этом условии живущих вместе людей можно назвать семьёй; все прочие случаи (включая и страстную любовь), под это условие не подпадющие, есть ни что иное как модель песочного домика. Арина знала, что Ким понимает её лучше всех на свете. И Ким знал. И это знание давало ему повод даже для гордости…
Теперь Арина никогда – или почти никогда – не грустила и не пугалась, а если ей случалось бывать в минорном, «сумрачном» настроении, она спешила не к Киму, а от него. «Неохота, чтобы ты видел мою кислую мину», – говорила она, садилась на велосипед и исчезала до позднего вечера, а вернувшись, была уже оживлённой и беспечной, как всегда.
Они почти никогда не говорили о важном. То есть они говорили – о важном для человечества, о космической программе, например. И о важном для детей – отправить их летом в африканский заповедник или в скандинавский аквапарк. Но о том важном, которое редко нуждается в словах, они не только не говорили, но даже и не молчали.