Внезапно Катберт схватил Роланда за руку и посмотрел на него с такой болью во взгляде, что Роланд снова засомневался и отчаянно пожалел о том, что в тот вечер они вообще сунулись в западную кухню. Отец был прав. Лучше бы все они умерли: мужчины, женщины, дети, — все до единого в Фарсоне. Лучше уж так, чем это.
Но в чем бы ни заключался урок, это уродливое, проржавелое, почти канувшее в забвение «нечто», он, Роланд, не мог ни пропустить его, ни отказаться от этого просто так.
— Давай лучше не будем туда подниматься, — сказал Катберт. — Мы и так уже все посмотрели. И все увидели.
И Роланд неохотно кивнул, чувствуя, как эта штука, чем бы она ни была, потихонечку отпускает его. Корт, — мальчик даже не сомневался, — влепил бы им обоим по хорошей затрещине и заставил бы взобраться на помост, шаг за шагом… шмыгая по дороге разбитыми в кровь носами. Может быть, Корт даже забросил бы на перекладину новенькую пеньковую веревку с петлей на конце, заставил бы их по очереди просунуть голову в петлю, постоять под зловещею перекладиной на дверце люка, чтобы прочувствовать все в полной мере. Корт, уж будьте уверены, с большим удовольствием врезал бы им еще раз, если бы кто-то из них захныкал или с испугу напрудил прямо в штаны. И Корт, разумеется, был бы прав. В первый раз в жизни Роланд действительно пожалел о том, что он еще маленький. Что ему не хватает ни роста, ни безразличия, ни уверенности взрослого человека.
Нарочито медленно он отломил щепку от деревянного ограждения на помосте, положил ее в нагрудный карман и только тогда отвернулся.
— Ты это зачем? — спросил Катберт.
Роланду так хотелось сказать в ответ что-нибудь бравое, типа: Да так, на счастье… но он лишь поглядел на Катберта и тряхнул головой.
— Просто чтобы было, — сказал он чуть погодя. — Всегда.
Они отошли подальше от виселицы, уселись на землю и стали ждать. Где-то через час начали подходить первые зрители, большинство — целыми семьями. Они съезжались на дребезжащих повозках и фаэтонах. С собой у них были завтраки: корзины с холодными оладьями с начинкою из земляничного джема. В животе у Роланда аж заурчало от голода, и он снова спросил себя, с этаким даже отчаянием, где же достоинство и благородство момента? Ему казалось, что даже в том, как Хакс бродил в своем замызганном белом костюме по чадящей кухне полуподвального этажа, и то было больше достоинства. В замешательстве, едва ли не тошнотворном, Роланд сжал в кулаке щепку, которую он отломил от ограждения на помосте. Рядом с ним на траве лежал Катберт с лицом апатичным и безмятежным.