Гром деловито вышел из машины, обошел ее снаружи, искоса глянул на меня и полез под капот. Ахмара с ним не было.
Постепенно к группе беженцев подтянулись случайные свидетели приезда, и Гром, захлопнув капот, что-то сказал.
— Ты говорил десить тысич до Хасавюрта! — громко возмутилась молодая чеченка.
— У меня теперь ремонта на пятнадцать! — вспылил Гром.
Беженцы вступили с ним в яростную перепалку. Гром не уступал. Наконец толстая чеченская старуха, так и не сумевшая спуститься из кузова, сказала что-то на своем языке, и молодые стихли. Мужчин с ними не было, и поговорить с Громом по-мужски было просто некому. Старуха подозвала к себе внука, вытащила из своей оттянутой мочки массивную золотую серьгу и протянула мальчишке. Тот мигом снова вылез из кузова и протянул серьгу Грому.
— Надо сходить оценить, — засомневался Гром и в сопровождении молодой чеченки тронулся куда-то вдоль по улице. Чеченка неотступно следовала за ним, на ходу переговариваясь с теми, кто оставался у машины.
«Ахмар где-то здесь, — догадалась я. — И уже начал зарабатывать деньги!» Я внимательно пригляделась к беженцам и еще раз мысленно поблагодарила Ахмара за помощь: посади меня в эту машину, и я бы среди них совершенно затерялась. Я потихоньку побрела домой, понимая, что произношу это слово уже без кавычек. Никаких предупреждающих знаков не было, аппаратура связи сигналов опасности за минувшие двое суток не получила, а значит, все шло как надо. И уже когда я почти подошла к своему двору, я увидела: Гром и чеченка возвращаются, и чеченка зажала в руках деньги — видимо, сдачу от бабкиной серьги.
Гром сумел уговорить своих пассажиров остановиться в Светлом до вечера, но у меня не появился, демонстративно проковырявшись дотемна в своем уже изрядно потрепанном грузовике.
Еще через две ночи Гром снова появился в Светлом с грузом муки из Дагестана, скинул ее у Ахмара, а сам отправился дальше — в сторону Грозного.
Денег в поселке не видели уже два года, но Ахмар охотно и недорого отдавал муку за золото, и товар хотя и очень медленно, но шел. Жизнь налаживалась, и придуманные в тишине мирного города Тарасова легенды постепенно обрастали плотью и кровью, а иногда — слезами. Это было хорошо. Я регулярно ходила вместе с Ленкой на огороды собирать мелкую, но уже съедобную картошку — прямо над поселком, на невысокой сопке, простирались неполивные поля местных жителей. Там же мы ломали молодые ветки для наших коз, чтобы потом кормить их с рук — эти капризные твари не ели ничего упавшего на землю. И в какой-то момент я поняла, как немного, оказывается, надо, чтобы образованная, с серьезными претензиями молодая городская особа привыкла к отсутствию света, газет, телевидения, теплой воды и даже, извините, унитаза. Единственное, чего мне не хватало, это общения, но в этом сонном, райском месте постепенно умирало все.