Увидев, что я смотрю в прихожую, Геннадий Иванович быстро забормотал:
— Автоматический видеофон… сигнализация. Это жена возвратилась с работы… что-то она сегодня рано.
Откровенно говоря, паника Турунтаева мало вязалась с его недавним самодовольным откровенничаньем и теперешним положением вещей: все-таки нельзя сказать, что обед с новым телохранителем является чем-то жутко предосудительным. Тем более что Татьяна Юрьевна уже видела меня и была в курсе планов своего мужа.
— Я же еще не сообщил, что вы уже работаете у меня, — быстро выговорил кандидат на пост губернатора области. — Она может не так понять.
— Ну так объясним!
В этот момент дверь отворилась, и вошла Татьяна Юрьевна. За ней семенил какой-то здоровяк, до отказа навьюченный сумками. Вероятно, шофер или личный телохранитель. А может, и тот и другой одновременно.
Она увидела меня и Геннадия Ивановича и тут же нахмурилась.
— Это как понимать? — холодно произнесла она.
— Разве я не говорил тебе, что с сегодняшнего дня Евгения Максимовна будет работать моим личным телохранителем?
На лице верзилы, который волок сумки, промелькнула довольно-таки поганенькая улыбка: дескать, я-то не сомневаюсь, каким образом эта самая Евгения Максимовна будет хранить тело кандидата в губернаторы.
Татьяна Юрьевна проткнула меня мутным рыбьим взглядом, подобно тому, как шашлычник хладнокровно нанизывает кусочки свинины на шампур, и сказала мужу:
— И все-таки тебе следовало позвонить.
И прошла в квартиру, не снимая обуви. Верзила, совершенно откровенно ухмыльнувшись мне, потащился за своей работодательницей.
— А это еще кто такой? — спросила я.
— А-а-а… это Виктор… Танин шофер, — рассеянно ответил Турунтаев.
Довольно мерзкий тип этот шофер, надо сказать. Улыбка такая самодовольная… липкая, как свежевытканная паутина. Впрочем, каков поп, таков и приход. То бишь каков хозяин, таков и слуга.
— Поедем в клуб, — проговорил Турунтаев. — Там я свяжусь с Блюменталем.
* * *
Перед тем как сесть в машину под пристальными взглядами турунтаевской охраны, пропустив моего нового босса вперед, я бросила взгляд на свое окно.
Занавеска была отдернута.
Я недоуменно подняла брови и на несколько секунд задержалась, пристально разглядывая окна и стараясь понять, не допустила ли я ошибки и мое ли это вообще окно: дело в том, что тетушка никогда не оставляла занавески отдернутыми и всякий раз, когда я забывала задергивать окно, ворчала и говорила, что терпеть не может солнца, светящего в глаза.
При этом вполне могла бушевать метель и солнца не предвиделось даже в далекой перспективе.