Я молчала.
— Неужели ты не понимаешь?
Я только слабо пожала плечами, потому что чувствовала: любой менее скованный жест заставит прорваться обуревающие меня бурные эмоции.
На самом деле: как снег на голову. Нет, даже не снег — росчерк гильотины, и жизнь кончается, потому что после этого момента не желаешь ничего похожего на старую жизнь, ничего, что тянет свои корни из прошлого, унылым метрономом отстукивающего дни.
— Но ведь это чистое безумие, Алеша, — сказала я несколькими секундами позже, чувствуя, как в пальцах рвущейся из кулака птичкой бьется и загнанно пульсирует кровь. — И из-за меня ты не выполнил заказа?
— Да. Глупо, правда?
— Очень глупо, — ответила я. — С такой глупостью сталкиваться мне еще не приходилось.
— Я того же мнения, — отозвался Орловский и потянул меня к себе. Я не сопротивлялась. — Глупо… хотя бы потому, что избрание Турунтаева на губернаторский пост — это мой смертный приговор.
— Что же ты собираешься делать, Леша? — тихо спросила я. — Что же делать?
— А я жду, пока закончится твой контракт, — с неожиданно проблеснувшей в глазах холодной жестокостью ответил Орловский. — Если я убью его сейчас, это падет на тебя. Да и вообще… ты не знаешь, какими методами я могу пользоваться, когда загнан в угол. Ты можешь погибнуть вместе с ним. Я не могу.
— А ты не понимаешь, что никакой любви… никакой любви между нами быть не может?
Он помолчал. Потом облизнул бледные губы и негромко ответил:
— Если я еще здесь, в этой квартире… если я ждал, когда ты вернешься из Москвы… тогда, может, ты сама ответишь на свой вопрос?
Я покачнулась вперед и вдруг с еще неизведанной мною слепой, остервенелой яростью схватила бутылку из-под портвейна и швырнула ее в стену. Та с грохотом разбилась, осыпав неподвижно лежащего Вована градом осколков.
— Это надо же, — стиснув зубы, пробормотала я. — Это надо же… глупость какая… ведем себя как последние шестнадцатилетние болваны! Господи… что же теперь делать, Алеша?
— То, что должен делать каждый из нас, — холодно ответил он и одной рукой обнял меня за плечи. — То, что должен делать каждый из нас. И ни на йоту не отклоняться и не давать волю чувствам. А после двадцать шестого… после двадцать шестого мы и поговорим. Хорошо, Женечка?
Я глотнула воздуха, словно только что вынырнула из воды, и в тон ему ответила:
— Хорошо, Алеша.
Он кивнул.
— Только… скажи мне. Когда ты увидел меня впервые? Не на дне рождения Головина?
— Я не знаю никакого Головина.
— А когда же ты увидел меня впервые?
— В тот день, когда я сюда вселился. Пару недель назад. Тогда я и в страшном сне не мог представить, как все обернется.