, подумал он, вий а хосыд. Ношусь по всей земле в поисках искр божественного света. И нахожу, что самое интересное. Ведь нахожу?
– Сейчас голову тебе помою и уложу причёску, – Вера снова дотронулась до его волос.
– Вера.
– Тут я командую. Я же мастер, – она улыбнулась и вышла.
Ох, думал Гурьев, жмурясь от Вериных прикосновений, ох, да что же это делается такое?! Такие женщины. Такие женщины, – нигде, нигде больше нет таких. Наверное, самое лучшее, что здесь есть, на этой земле – её женщины. За что же мучаются они так?! Был бы я нормальным – полжизни б отдал за то, чтобы женщина с такими руками занималась со мной любовью, сколько мне там отпущено. Господи. Рэйчел.
Вера осторожно вытерла ему волосы, расчесала густым гребнем:
– Одеколон твой я не знаю. Запах немного знакомый, а… Заграничный?
– Сорок семь одиннадцать. Старинный рецепт. Кёльнская вода, от него все прочие одеколоны пошли.
– Ах, вон как. Ты мне принеси флакончик. Чтобы всегда наготове был.
– Хорошо. Напиши мне твои данные. И Катюшины.
– Зачем?
– Документы, Веруша.
– Как?!
– Это службишка, не служба, – вздохнул Гурьев.
– Что же служба тогда, Яшенька? – умоляюще посмотрела на него Вера.
– Служба – так жизнь устроить, чтобы всё это никому не нужно было, Вера. Вообще никому. Никогда.
– Господи…
– Вот. А это, – он опять махнул небрежно рукой.
Гурьев ушёл, а Вера долго стояла ещё в раскрытой калитке. Мать вышла, тронула её за плечо, сказала негромко:
– Ты не убивайся так, доченька. Может, выпустят Сергея-то… Время такое, суровое. Разберутся, да и выпустят. Люди говорят, да ведь и выпускают вот… Некоторых…
– Некого выпускать, мама, – Вера посмотрела на мать сухими глазами. – Убили Серёжу, я чувствую, нет его на земле больше.
– Ой, Верка… – затряслись у матери губы. – Ой, Верка, грех это, грех говорить такое, думать даже такое грех… Катюшка-то…
– Грех – с людьми такое творить, мама. Вот – всем грехам грех.
– А он-то? Он кто таков-то будет, Яков этот?
– Не знаю, мама. Не говорит он, да и зачем мне знать. Только он такой…
– Не твой он мужик, доченька, – покачала мать головой – почти осуждающе. – Чужой это мужик, уж и не знаю даже, чей, что за баба ему нужна, чтоб такого держать-то…
– Не мой, – кивнула Вера. – Нет, не мой, я знаю. А возится ведь со мной, как со своей. Другие и со своими так не возятся, как он со мной. Что ж, мама, понимаю я всё. А только, позовёт если, если понадоблюсь… Хоть на часок, да мой.
– Уймись, Верка. Уймись!
– Не бойтесь, мама. Не бойтесь. Только вот на самом деле, так хочу я на ту посмотреть, с которой он будет. Какая она. Не от зависти, нет, я же всё понимаю. Просто посмотреть хочу.