Жизнь была прекрасна, и он лежал в постели любимой женщины, на романтической мансарде, а через день он опять должен был выйти на зеленое поле под рев болельщиков и заявить о себе так, чтобы о нем говорила не только Москва, но и вся страна от Воронежа до Владивостока.
Жизнь была прекрасна, но где-то в глубине души скребся противный беспокойный червячок. Не то чтобы Шаповалов испытывал страх, но все же полного комфорта, как прежде, не было. Чокнутых в Москве хватало. Одни фанаты чего стоили. У половины из них точно съехала крыша. Сбиваясь в кучу, они могли натворить такого, что никакая милиция не поможет. Однажды на Шаповалова набросилось полтора десятка таких волчат, сопливых, обдолбанных, злых как черти. Им показалось, что из-за Шаповалова их любимая команда не прошла в четвертьфинал Кубка. А что, по их мнению, он должен был делать – пускать пенки? Ну, ничего, силенкой его бог не обидел – отбился он в тот раз от этой шакальей стаи, да так, что трое фанатов попали в реанимацию. Потом в газетах подняли вой, что вратарь Шаповалов избивает подростков. Спасибо ментам, тогда они четко разобрались в ситуации и даже дело возбуждать не стали. Необходимая оборона – так и было написано черным по белому. А у троих из той банды нашли при обыске ножи и анашу в пакете.
Но теперь был другой случай. Враг был невидим, неощутим, но угрожающе реален. Он заявил о себе, но остался недосягаем. Его нельзя было сбить с ног, нельзя было схватить за горло, нельзя было свернуть ему шею – можно было только постоянно о нем думать и почаще оглядываться в темных переулках. После того, что случилось с грубияном Жмыховым и арбитром Вьюшковым, которого покупал любой, кому было не жаль денег, нельзя было просто отмахнуться от угроз этого невидимого врага. При всей своей жизнерадостности и уверенности в своих силах, Шаповалову совсем не хотелось разбиться на трассе из-за перерезанных кем-то тормозных шлангов, лишиться ноги или руки. Он четко понимал, что калекой он уже не будет никому нужен – ни фанатам, ни газетчикам, ни этой москвичке-художнице. Да что там, на родной воронежской земле на него станут смотреть как на конченого неудачника. Первое время еще будут слушать его байки про стотысячные стадионы и битвы за еврокубки, а потом перестанут. И бабы будут шарахаться от него, от одноногого.
Шаповалов скрипнул зубами и отбросил простыню. Ему хотелось убедиться, что ноги еще на месте. Не только ноги, но и все его мускулистое тело было при нем – могучее, будто выточенное из темного дерева, без единого изъяна, тело стопроцентного мужика. Несколько шрамов, полученных в столкновениях с нападающими, только добавляли ему сурового шарма. Прочая анатомия тоже была будь здоров – никто из прекрасного пола пока не жаловался. Подумав об этом, Шаповалов самодовольно усмехнулся.