Гоша засунул голову еще глубже в окошко.
— Да, это оно. Ах, как жалко, что у вас нет точного адреса! Я так рассчитывал…
— Да вы не расстраивайтесь, молодой человек. Я ж вам говорю — с Анной Иванной побеседуйте! Она сорок лет на этом участке, всех знает и все чуть не наизусть помнит. Сейчас как раз почтальоны должны подойти, — матрона взглянула на большие электронные часы на стене. — Обождите минут десять. Я вам ее покажу.
Однако нам пришлось прождать почти полчаса на откидных стульях под китайским розаном, прежде чем в дверях почты начали появляться женщины с большими сумками через плечо. Третьей или четвертой по счету и оказалась наша Анна Ивановна: лет под шестьдесят, низенькая и кругленькая, словно колобок, с седыми волосами, повязанными выцветшей ситцевой косынкой, и добрым круглым лицом, раскрасневшимся от жары. Должно быть, она страдала гипертонией.
Одного взгляда на почтальоншу мне хватило, чтобы заключить: ждали мы не напрасно. Не знаю, как там насчет адреса, но вообще-то такие Анны Иванны мно-огое могут порассказать…
Женщина присела рядом с нами, и Гошка повторил ей легенду насчет своего друга, приславшего письмо Марине Алексеевне, не забыв упомянуть, что он тоже ученик Ветровой. Последнее обстоятельство сразу и бесповоротно расположило Анну Ивановну к нам. Да, она отлично помнит то письмо: сама вручила его «Мариночке», которая и расписалась в уведомлении. Послание было из Воронежа, но точного адреса письмоносица, конечно же, не запомнила.
— Постой-ка, милый… — Анна Ивановна схватила за руку Гошу, который все еще продолжал играть в нашем дуэте «первую скрипку». — Вспомнила улицу: Хользунова! Точно! Я еще, помню, подивилась: в Тарасове такая же есть, дочка моя на ней живет. И еще, по-моему, квартира не была указана — только номер дома. Может, в частном секторе твой дружок проживает, а?
— Все может быть. Он недавно адрес сменил, так что я еще ничего не знаю. Спасибо, Анна Ивановна, вы мне очень помогли. Улица — уже кое-что!
Скворцову явно не терпелось распрощаться. Но моя рука твердо легла на его лапу с другой стороны, и он вынужден был остаться в сидячем положении.
— Анна Ивановна, — как бы невзначай обронила я, — а что, Марина Алексеевна ждала это письмо? Наверное, обрадовалась?
— Ждала? Да то-то и дело, что не ждала вовсе! Сначала удивилась очень, когда я ей сказала, что письмо принесла из Воронежа. А потом, когда конверт увидела… Ох, дочка, что было-то с этим письмом! Вспоминать жутко… Затряслась вся, побелела, что твоя бумага, — Марина-то. «Ивановна, говорит, это ж Сашеньки моего рука!» Что ты, Мариночка, говорю, окстись: как такое возможно?! А она знай свое твердит… И в самом деле, присмотрелась я — гляжу, на конверте вроде как два разных почерка: адрес получателя написан одним, а обратный — ну, там, где эта самая Хользунова улица, — вовсе другим! И фамилия Марине была незнакомая: Хо… Хро… Нет, не помню. Ну, да ты, милый, знаешь, как дружка твоего фамилия, — кивнула она Гошке. — Я только запомнила, что на «Х» начинается — из-за улицы Хользунова. До того ли было тогда… Я, милые мои, страсть как перепугалась из-за Мариночки. Ну, тут братец ее выскочил, Алешка, и увел ее, сердешную. А меня вон выставил. Вот и все, больше я про то письмо ничегошеньки не знаю. И Мариночку больше не видела: перестали меня до нее допускать. Слегла она совсем после того — с горя-то… С горя ей, видать, и про Сашин почерк померещилось.