— Ну-у… — Володька разглядел, что в моих руках два кофе, а не два топора, и, смутившись, покраснел.
— Извини, Татьяна, — забормотал он, не зная, как себя вести.
Его форменные брюки, которые он не успел застегнуть, воспользовались паузой и свалились с него, сложившись гармошкой на полу.
Мужчина в трусах и носках — жалкое зрелище, кто в этом усомнится!
— Я думал, что ты… что мы… поругались и… — Володька продолжал нести какую-то ахинею, но я его не слушала.
Отвернувшись, я поставила чашки на журнальный столик и, не поворачиваясь, объявила, что мы с ним еще не доругались, что он еще не до конца выслушал мое мнение о своей жалкой персоне и что вообще, в конце концов…
В этот момент я повернулась и чуть не плюнула с досады: он опять разделся и уже залез под простыню.
Ну, что это такое?! Никакого понимания момента и сплошной прагматизм! Ну как можно поругаться с таким дураком? Вот и я не знаю!
Я села в кресло, заложила ногу на ногу, закурила и привела чувства в норму.
Увидев, что я страдаю молча и в одиночестве, Володька тоже закурил и начал бубнить что-то успокаивающее, но я его прервала.
— Ну и куда вы едете со своей благоверной? — жестко спросила я, беря чашку в руку.
— К северным оленям, — печально ответил Володька и вздохнул два с половиной раза. — В город Архангельск, у нее там родители живут.
— А ты себе на уме, майор! — съехидничала я. — Нашел себе жену из такой далекой Тмутаракани, чтобы тещу реже видеть? Стратег, блин!
Видя, что гроза пронеслась мимо, Володька привычно закатил глазки и затянул свою любимую песню.
— Я ее нашел, скажешь тоже! — хмыкнул он и вытер пальцем под носом. — Я еще не совсем сбрендил, Тань. Это она меня нашла, а я вовремя и не понял этого.
— Перестань хныкать, опер! — прервала я его разглагольствования. — Ты виноват во всем! Я обижена, и тебе нет прощения. Ты спер, похитил, тиснул, умыкнул — короче, стибрил — у меня возможность полноценного отдыха. В тот самый момент, когда я собралась наконец-то по-человечески отдохнуть от забот, ты выдернул у меня мужчину, себя то есть, и жизнь стала пресной и бессодержательной. О, горе мне, несчастной!
— А-а-а, — робко заблеял Володька и начал быстро дотягивать свою сигарету.
Я с интересом посмотрела на него.
— Что вам еще, юноша? — равнодушно спросила я. — Какое еще горе вы хотите мне причинить?
— А не могу ли я хоть как-то загладить свою вину? — спросил Володька и загасил окурок в пепельнице.
— Полностью исключено! — отрезала я, допила свой кофе и посмотрела на часы. — Прошло всего пять минут, а я подумала, что уже все двадцать.