— Может, наркотики возил? — высказала я свое предположение.
— Да кто их знает! Я, сестренка, стараюсь от таких дел держаться за три версты. Особенно после того, как двоих проводников с нашего поезда — Шурика и Ваську — за решетку упекли за пособничество наркодельцам, — невесело вздохнула Ксюша, возле ног которой постепенно скапливалась целая батарея пустых бутылок. — Ежу понятно, что травкой-муравкой и всяким порошком куда выгоднее заниматься, чем тряпками. Но у меня, Танюша, Толик растет, я так рисковать не могу. А потом, со мной как-то один случай был, после которого от одного слова «героин» блевать тянет. Тебе можно за столом рассказать, не затошнит?
— Да ладно уж, рассказывай, все свои, — заинтересовалась я.
И услышала во всех красках историю, как однажды бедной Ксюше пришлось всю ночь возиться с двумя пассажирами, у которых открылась сильнейшая безостановочная рвота.
Вначале она на них просто ругалась, думая, что имеет дело с пьяницами: грозилась штрафом, высадкой на ближайшей станции, требовала хотя бы компенсацию за уборку, но только к утру, когда один из этих типов начал синеть, была вызвана «Скорая», на которой оба пассажира были отправлены в больницу.
Как выяснилось, они пытались провести в своих желудках упаковки с героином, которые неожиданно начали давать «утечку». Один наркокурьер так и скончался тогда в страшных муках, но второго все же удалось спасти и передать в руки милиции.
— Только тот, кто не знает, говорит, что скукотища ездить по одной и той же дороге, — самодовольно заметила Ксюша. — Ни фига! И в кино ходить не надо: каждый день что-нибудь новенькое случается! Только бы с этим Погорельцевым теперь все обошлось! А то наше начальство, как в каком-нибудь вагоне начинают слишком уж часто ребята в фуражках с собаками появляться, тут же нашего брата-проводника старается в другое место перевести. Или…
Ксюша еще что-то принялась рассказывать про жизнь проводников и их непосредственных начальников, но этих подробностей я уже не услышала — воздух снова сотряс пронзительный гудок ползущего по рельсам тепловоза, который таким образом объявлял о своем прибытии в депо и на много метров вокруг заглушал все прочие звуки.
— «Шестой», «шестой», пропускаем электропоезд на Багаевку, — громко, прямо у меня под ухом, произнес следом голос диспетчера. — «Шестой», ты меня слышишь?
— Да что я, глухой, что ли, — отозвался на всю окрестность «шестой».
— А чего молчишь как партизан? — продолжал допытываться женский голос из диспетчерской.
— Чего-чего? Живот болит, — ответил «шестой». — Но кого это колышет?