«Ну точно, маниакально-депрессивный психоз, — подумала я. — С психологом Пименовым нужно бы встретиться как можно скорее».
Стоп!
— Скажите, Виктор, — перебила я журналиста, — а вы знали о том, что Дина занимается с психологом?
— Да, она говорила, — подтвердил Мироненко. — Но я считал, что ей это на пользу. У нее действительно много чего было в характере, что требовало, скажем так, корректировки.
— И примерно в это время и пошло ее охлаждение?
— Ну да, наверное, началось все тогда, — подумав, кивнул тот.
— Угу, — пробурчала я, помечая в блокноте фамилию и телефон Максима Алексеевича красным фломастером. — А уж когда вы вернулись от родителей из района, то и вовсе отметили полное угасание чувств со стороны Дины?
— Ну да, — согласился Мироненко. — И, честно говоря, не расстроился. Так что, уверяю вас, у меня не было причин убивать ее. Если вы предполагаете, что я, может, из ревности…
— А что, были основания? — уточнила я. — У Дины кто-то появился?
— Да не знаю я! Я же сказал, что просто перестал ею интересоваться. И в нашу последнюю встречу мы ничего такого не обсуждали. Наверное, это само собой подразумевалось, что у нее кто-то есть… Но мне было уже неинтересно. Какое мне до этого дело? Спросите в конце концов у ее подружек. Они должны лучше знать о подобных вещах!
Виктор снова начал заводиться и нервничать. Он поерзал на стуле, а потом сказал:
— Если не возражаете, давайте пройдем на кухню, мне курить хочется.
Я легко согласилась, и мы переместились на кухню. Помещение там было просторное, как и во многих домах старого типа. И запущенность была характерная — протекшие потолки, облупившаяся кое-где штукатурка, крашеные деревянные полы, уже порядком обшарпанные. Мебель — самая простая, типичная для середины прошлого столетия.
Виктор присел на самодельный широкий табурет, крашенный некогда в белый цвет, и придвинул мне такой же. Постаравшись не зацепить колготки, я осторожно присела на краешек и закурила.
— Виктор, у меня есть к вам один очень важный вопрос, — сделав пару затяжек, спокойно произнесла я. — Как вы с Диной решили поступить с ее беременностью?
Мироненко вздрогнул и уронил пепел. Потом, несколько раз бесцельно потеребив бородку, быстро произнес:
— Никак. Мы это не обсуждали.
— То есть? — удивилась я.
— То есть я ничего не знал ни о какой беременности. Дина мне не говорила.
— Вот как? — еще сильнее удивилась я. — Это почему же?
— Не знаю, не знаю! И думаю, что теперь уже никто не узнает! — нервно проговорил Мироненко и вскочил с табуретки.
В три затяжки досмолив сигарету, он резко затушил окурок в стеклянной банке и отошел к окну, отвернувшись от меня.