- По-моему, она знает, о чем говорит. - Он дружелюбно кивнул старухе: Было очень вкусно. Мы вам очень признательны.
Старуха встала, подошла к посудному шкафу и вернулась к столу с каменной бутылью и двумя оловянными кружками. В каждую она налила щедрую порцию густой янтарной жидкости.
- Пейте. Хорошо. Спать.
- А она не тратит много слов, - заметила Лидия.
- Тише, она может услышать.
- Она глухая, дорогой. - Лидия полулежала на кровати, укрытая двумя пальто, сытный ужин заметно поднял ее настроение. - И сумасшедшая к тому же.
Состроив гримаску, она передразнила:
- Ты - Джейн. Я - Тарзан.
Казалось, что старуха и в самом деле не слышит их или не понимает: она невозмутимо поднесла полную кружку Лидии и повторила свое краткое наставление: "Пей".
Джеймс отпил из своей кружки. Вкус жидкости напоминал выдержанное персиковое бренди; мягкая, ароматная струйка скользнула по горлу, взорвавшись восхитительной теплотой где-то внутри желудка.
- Осторожнее. - предупредил он, - эта штука лягается, как необъезженный жеребец.
- Пусть лягается, - Лидия уже осушила свою кружку. - Мы же никуда не собираемся идти сегодня вечером?
- В самом деле, - Джеймс почувствовал, как улетучиваются остатки его осторожности, - очень хорошая вещь.
Он повернулся к старухе, подбирая слова и выговаривая их, как если бы разговаривал со слабоумным иностранцем.
- Очень хорошо. Старое, да? - он постучал по своей кружке. - Это очень старое? Вы долго хранили его? Старуха кивнула:
- Дедушка... старое, как дедушка.
- Ваш или мой? - он допил остатки жидкости и не возражал, когда старуха снова наполнила кружку. - Если они пили это в ледниковый период, им был не страшен никакой мороз.
Неожиданно он обнаружил, что с трудом ворочает языком.
- Ваш дедушка, или мой, или еще чей - они делали эту штуку из персиков, да?
- Нет, - ответила старуха.
- Нет?.. - Джеймс почувствовал, как его голову покачивает из стороны в сторону, но ничего не мог с этим поделать. - Тогда как вы это делаете?.. Из чего вы делаете?
- Кровь, - ответила старуха.
Прежде чем отключиться, Джеймс повторил: "Кровь" - и на какое-то время провалился в кромешную темноту.
Первыми к жизни вернулись его глаза. Огонь в камине разгорелся; ярко пылало свежее бревно, голубоватый дым забирался в отверстие дымохода. Потом Джеймс начал различать окружавшие его звуки: бревно потрескивало, выстреливая серией сердитых щелчков; заунывная, лишенная мелодии песня слетала с высохших губ старухи, которая раздевала Лидию.
Джеймс полулежал в кресле-качалке, ноги свешивались на пол, а голова, отказывавшаяся повиноваться его приказам, без всякой тревоги или удивления отметила, что он не может пошевелиться. Он не мог ни двигаться, ни говорить, даже не мог моргать.