На другой они же стояли перед рождественской елкой в ворохе лент и подарочной бумаги. На по-зимнему бледных мордашках – ожидание чуда.
Она закрыла глаза.
И увидела Сану и Йонатана. Единственное, что у нее было. Она гордилась ими. Больше, чем родная мать. Иногда они жили у нее дольше, чем у Ульвы. Скоро они вырастут. В этом адском мире. Нет, их никогда не постигнет несчастье. Ничто и никогда не причинит им зла. Никогда они не испытают сводящий с ума страх, который она чувствовала сейчас, в эту самую минуту.
Она закрыла глаза и решила не открывать их, пока все не кончится.
Чего не видишь – того нет.
– Эй!
– Да?
– Как ты?
– Не знаю.
Эверт Гренс по-прежнему ничего не чувствовал. И ничего не понимал. Она дала им тридцать минут. Почему не двадцать? Или десять? Или вообще одну минуту? Какая к черту разница, когда все равно нет выбора?
– Эверт!
– Да.
Бенгт Нордвалль вцепился в борт носилок, ему тяжело было говорить и даже просто держаться на ногах. «Почему я спрашиваю? – лихорадочно размышлял он. – Зачем настаиваю? Я говорю то, чего не хочу говорить, и должен поэтому делать то, чего не хочу делать. Не хочу всего этого дерьма. Ни проломленной двери, ни следов кнута на ее спине. И только не «Стена Балтика».
– Я знаю, что должен, Эверт. У нас нет выбора.
Эверт Гренс знал, что это правда.
Он знал, что это неправда.
Минуты шли. Всегда есть выход. Из любого положения. Но не из этого. Иногда просто нечем крыть.
Гренсу захотелось уйти. Но все, что он мог, – это стоять там и пытаться что-нибудь придумать.
Он успел еще раз созвониться с Огестамом насчет Ланга и теперь озирался по сторонам. Он искал Йона Эдвардсона, но тот в соседней комнате докладывал обстановку своему начальству. Гренс искал также Свена Сундквиста, но он все еще сидел в коридоре цокольного этажа в ожидании, не распахнется ли снова дверь морга.
Они были так нужны ему сейчас. Хендерссон – умная баба, но он не знал ее так, как их. А Бенгт… О нем как раз и шла речь. И именно поэтому с ним Гренс обсуждать этого не мог.
– Она хочет, чтоб ты пошел туда. Она меняет всех оставшихся на тебя одного.
Эверт стоял перед своим другом и напарником:
– Ты слышишь? Ты что-нибудь понимаешь? Потому что я сам не понимаю ни хрена!
Бенгт Нордвалль так и стоял с наушниками на шее. Разговор с ней давно закончился, но про себя он снова и снова повторял свои и ее реплики.
Он-то понимал. Но он ни за что не должен этого показывать.
– Я тоже не понимаю. Но если ты так хочешь, я пойду.
Эверт повернулся к телефону, который был единственной нитью, связывающей их с моргом. Подошел к нему, снял трубку и прислушался к монотонным гудкам. И вдруг закричал: о теле, которое лежало на полу, о людях со связанными руками, о часах, которые висели на стене и предательски тикали. Времени на размышления оставалось все меньше и меньше.