К доку они подошли спустя час. Сначала император хотел лететь на своей яхте, но адмирал убедил его, что, если уж леди Эсмиэль и ее спутники укрылись в подобном месте, негоже привлекать к нему излишнее внимание. А передвижения императорской яхты, несомненно, такое внимание привлекут, поэтому лучше воспользоваться его адмиральским катером, к тому же приспособленным для маневрирования в сложной географии астероидного пояса куда лучше огромной яхты. И все это время Эоней маялся от жуткого нетерпения. Ему рисовалось, как Эсмиэль, увидев его, растеряется, вспыхнет, потупит глаза, а он великодушно скажет ей, что простил, что ни на что не обижается. И что так, вероятнее всего, даже к лучшему. И его маленькая кузина всегда может рассчитывать на его помощь и поддержку. А вместо этого такой облом.
Эсмиэль ворвалась в каюту в крайне противоречивом состоянии. Наверное, его даже можно было назвать смятенным, но это было не смятение юной леди, пораженной внезапным, неожиданным и несвоевременным появлением бывшего дружка, а некоторой досадой бойца, которого застали слегка врасплох и потому миттельшпиль придется разыгрывать на полной импровизации. Впрочем, почему полной? Она не раз проигрывала разговор с Эонеем и сразу после побега, и на Земле, выкинув из головы все, что относилось к ее прошлой жизни, там, на Малой Гронте, но затем вновь вернувшись к нему, уже когда их заперли здесь, в этом доке. Однако, как выяснилось, все, что она собиралась сказать, оказалось бесполезным. Ибо она отчего-то всегда обращалась к тому Эонею, который остался в ее представлениях, а он даже тогда был другим. И лишь казался каким-то особенным той юной и порывистой дурочке, какой она была в то время. А с тех пор и он, и она сильно изменились…
Эсмиэль молча стянула с себя борцовскую куртку и, ни слова не говоря, подошла к мужу, как обычно сидящему за терминалом, и прижалась к нему, обхватив руками его уже заметно лохматую голову. Олег оторвался от терминала и повернулся к ней.
— Эоней здесь, — тихо произнесла Эсмиэль. Олег поднял руки и, обняв жену, усадил ее себе на колени.
— И что с того?
Эсмиэль зябко повела плечами:
— Не знаю. Только мне как-то…
Олег молча прижал ее к груди:
— Нас не смогли оторвать друг от друга даже канскеброны. Чего же ты волнуешься?
— Да не в этом дело. — Эсмиэль досадливо сморщилась, не в силах объяснить мужу, что такое с ней происходит. Но тот внезапно погладил ее по голове и тихонько запел:
— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок — тебя схватит за бочок…
Эсмиэль замерла. А Олег продолжал петь эту незатейливую колыбельную, от чего у нее на сердце внезапно стало как-то… по-детски покойно. Как будто она вновь стала маленькой девочкой и, прибежав к отцу в кабинет, забралась ему на руки, уверенная, что теперь она в полной безопасности. Потому что вот эти сильные руки, что сейчас ее обнимают, совершенно точно способны оградить ее от всех горестей и опасностей мира. Она смежила веки, на некоторое время полностью отдавшись этому чувству, а затем вновь открыла их и, выпрямившись, повернулась к Олегу и рассмеялась: