— Ирина Борисовна! — внезапно послышался звонкий молодой голос. Ира обернулась. К ней приближался парень в щегольски сидевшей на нем курсантской форме.
— Здравствуй, Денис. В увольнении?
— Ну да, — смущенно кивнул он, — вас вот увидел, решил подойти поздороваться.
Ирина окинула его ласковым взглядом, вспоминая того озлобленного паренька, который с вызовом вскинул подбородок у нее в кабинете и заявил: «А вы с нами ничего не можете сделать. По закону уголовная ответственность наступает только с четырнадцати лет…»
— В спортшколе был?
— Да, — расплылся тот в улыбке, — там сейчас малышня. Игорь Андреевич решил младшую группу набирать. С пяти лет. А так как к нам в спортшколу не только тасовские ездят, но и волобуевские, и Покровские, запись и тестирование назначили на воскресенье. Сам-то Игорь Андреевич сейчас с Колькой на сборах, так там Димка командует.
Ирина кивнула. Дмитрий тоже был из первого набора тогда еще не спортшколы, а боксерской секции. Он был на четыре года старше Дениса, поэтому уже успел окончить институт и вернуться обратно в Тасовку. Тренером.
— И как у тебя дела?
— Нормально, Ирина Борисовна, — расплылся в улыбке Денис. — Первое место военного института по боксу взял. Держим марку тасовской спортшколы…
Попрощавшись с Денисом, они вызвали машину и поехали домой.
Уже на самом выезде Ирина внезапно нагнулась вперед и коротко приказала водителю:
— Саша, сверни на Октябрьскую.
Глеб повернулся и внимательно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
Спустя пять минут машина мягко затормозила у… развалин. Это был дом еще дореволюционной постройки. Странный, но красивый — с колоннами, эркером и балконом. Неизвестно, как и кем возведенный в неизбывно провинциальной Тасовке. Ходили слухи, что чуть ли не самим Распутиным, который, предвидя революцию, готовил себе тайное гнездо, где собирался отсидеться в смутное время. Хотя чего он забыл в Тасовке, и названия-то которой, наверное, не знал, объяснить не мог никто. Еще одной версией был некий богатый московский купец первой гильдии, из староверов, согрешивший с родной внучатой племянницей, а потом решивший отгрохать ей дом в подмосковной глуши, где и затворить навеки вместе с плодом своего греха. Была ли эта версия ближе к истине, чем первая, не знал никто. Хотя вполне было возможно. Ведь даже известные теперь во всем мире храмы музыки — консерватории — начались с одного-единственного особняка, в котором богатые венецианские купцы затворяли, то есть «консервировали», своих незаконнорожденных отпрысков. Дабы те не создавали им лишних проблем. А музыкой там занимались постольку-поскольку, чтобы удаленные от мира незаконнорожденные детки совсем уж не сошли с ума от безделья… Других подобных домов в Тасовке больше не было. Все остальные старые дома были либо обычными избами, либо вполне привычными купеческими двухэтажными доминами с кирпичным первым и бревенчатым вторым этажами. И именно этим дом и привлек внимание Ирины… Это было пять лет назад, в самый пик ее противостояния с тасовцами. Ее тогда здесь не просто не любили, а ненавидели. Фабрика только-только начала набирать обороты, она, напрягая последние жилы и вертясь как уж на сковородке, вкладывалась в новый цех плиты, в реконструкцию подъездных путей, в обновление автопарка, а тасовцы привычно пытались тащить из цехов, со стройплощадок все, что только можно. Совершенно не задумываясь о том, что если фабрика не превратится в мощную и эффективно работающую структуру, то просто умрет. И тащить с нее можно будет только старые, крошащиеся кирпичи и ржавую арматуру. Как это случилось, например, в соседних Волобуеве и Покровском.