Спустившись на лестничный пролет, на котором обычно собирались институтские курильщики с двух этажей, Ира внезапно обнаружила, что у нее нет ни спичек, ни зажигалки. Она рассеянно оглянулась.
— На уж, прикури, — раздался сбоку голос Надежды Николаевны.
Ира прикурила и, втянув дым, тихо спросила:
— А почему вы мне ничего не сказали?
— Так тебя ж все время нет — то опаздываешь, то раньше уходишь, — ничтоже сумняшеся заявила Надежда Николаевна, устраиваясь на подоконнике и, в свою очередь, затягиваясь сигаретой. — И вообще, ну сама посуди, кого еще сокращать? Мухина — молодой специалист, никак нельзя. Ирисовой — неделя до декрета. Светлане Анатольевне — два года до пенсии. Опять же не по-людски. Ну кто ее на приличную работу возьмет в таком-то возрасте? Тимонкина — мать-одиночка. Так что, кроме как тебя, и некого, согласись?
— А… вас, Надежда Николаевна? — зло прищурившись, тихо спросила Ирина.
— Нет, ну ты, Карская, совсем обнаглела, — возмутилась Надежда Николаевна. — Я в отделе всю общественную работу тащу. Как что — так Игнатьина. Профсоюзные взносы собрать — Игнатьина, стенгазету выпустить — опять я. На день рожденье на подарок собрать или там на похороны — снова Игнатьина! Да как у тебя только язык повернулся! — Она вскочила с подоконника и, возмущенно качая бедрами, двинулась к двери их отдела. Через несколько мгновений оттуда донесся ее возмущенный голос:
— Ты представляешь себе, она мне говорит…
До дома Ира добралась в каком-то тумане. В голове вертелись тучи вопросов, но ни одного ответа. Открыв дверь своим ключом, она тихо вошла и, не зажигая света, начала стягивать с плеч пальто, не сразу заметив, что в комнате играет музыка и раздается шаловливый женский смех. Замерев, Ира с минуту прислушивалась к игривому Славиному голосу, к руладам томного женского смеха, а потом медленно опустилась на тумбу для обуви, как была в пальто, снятом с одного плеча. В этот момент музыка стихла, и сразу же раздался легкий удар и звон струн, а затем жаркий проигрыш, сразу после которого Славик затянул своим сильным, красивым голосом:
Ты одна меня волнуешь,
Ты — струна моей души,
Взгляд твой — песня менестреля,
Ты мне эту песню запиши…
Это было НЕЧЕСТНО. Это была ЕЕ песня. Славик написал ее именно для нее. Он так и объявил всем, когда они в группе отмечали их помолвку (вернее, на самом деле подачу заявления в загс, ну да не все ли равно)…
Песня закончилась. Несколько мгновений в комнате стояла тишина, а затем женский голос задумчиво произнес:
— А вы очень красиво поете, Вячеслав Эдуардович. Чья это песня, я никогда ее не слышала?