Мейтланд смотрел, как Проктор прибирается в убежище. Эта глубокая нора, где Мейтланд провел ночь, была немногим просторнее большой собачьей конуры; стены ее были обиты кусками стеганого лоскутного одеяла. Проктор.на своей могучей спине перенес полуобморочного Мейтланда к двери и уложил на матрас, а сам принялся шастать по берлоге, как встревоженное животное. В убежище все было уложено в многочисленные деревянные ящики, накрытые стегаными одеялами и матрасами. Ночью, когда Мейтланда, силившегося исторгнуть из легких керосин, начала мучить сухая рвота, Проктор разволновался и принялся что-то судорожно искать. Он поднимал края одеял и стаскивал их, словно пытался найти какую-то забытую игрушку. Наконец он извлек неглубокий тазик и рулон обтирочного материала. Целый час бродяга сидел рядом с Мейтландом, вытирая ему глаза и рот. В отраженном свете вечерней автострады его широкое, изрезанное мириадами морщин лицо маячило над Мейтландом, словно морда встревоженного зверя. Всю ночь бродяга хлопотал по дому, занимаясь какой-то ерундой. Покрытый стегаными одеялами пол плавно переходил в стены, как будто берлога специально была так спроектирована, чтобы в нее не проникали никакие признаки существования внешнего мира.
Мейтланд наблюдал за движущимися по автостраде машинами. Ему показалось, что расстояние до откосов увеличилось, словно они незаметно отступили по всему периметру. На этом фоне остров, покрытый густой и пышной растительностью, выглядел гораздо больше. Мейтланд дрожал от утренней прохлады. В дверях убежища он увидел свой смокинг, висевший рядом с потертым трико.
Из норы высунулась голова Проктора. Он несколько секунд внимательно рассматривал Мейтланда, потом показалось все тело.
Мейтланд обхватил руками плечи:
— Проктор, мне холодно. У тебя нет пальто? Я не прошу у тебя мой смокинг.
— А-а… пальто нет, — с горестным вздохом ответил Проктор и начал сильными руками растирать Мейтланду плечи. Тот терпеливо его отстранил.
— Послушай, мне нужно что-нибудь надеть. Ты же не хочешь, чтобы у меня снова началась лихорадка?..
— Больше не надо лихорадки… Проктор посмотрел на часы Мейтланда у себя на запястье, словно их блестящий циферблат мог разрешить эту проблему. Он вытянул головку часов, переставил стрелки как попало и, довольный, показал Мейтланду. Новое положение стрелок как будто устраивало его больше.
— У мистера Мейтланда больше не будет лихорадки, — возвестил он и через мгновение шмыгнул в убежище. Порывшись под одеялами, он вернулся со старой шерстяной шалью.
Мейтланд завернул свои широкие плечи в пожелтевшую шаль, не обращая внимания на исходящий от нее сладковатый затхлый запах. Проктор переминался с ноги на ногу, словно ожидая указаний. Несмотря на внезапные приступы агрессии, бродяга был человек смирный, душевный и обладал природным чувством собственного достоинства, как большое глупое животное.