По установившемуся молчаливому соглашению провожатый Анны Борисовны должен был минут через десять испариться. Не просто так, конечно, с бухты-барахты — повернуться и уйти, а благовоспитанно спохватиться, озабоченно глянуть на часы — ах, мол, простите, как это я мог забыть о неотложном деле… У Севы недурно это получалось, Сева человек вообще непринужденный. А вот Матвей неважнецки себя чувствовал в роли провожатого — томился, молчал и не знал, когда и как уйти поэлегантнее. Сева — тот ладно, человек семейный, сытый, кандидат наук, а Матвея старуха всегда норовила покормить перед уходом. Говорила громко:
— Матвей, останьтесь, сейчас кормить будут. Здесь недурно насчет жратвы. Обязательно поешьте.
Да нет, она не нарочно раздражала и эпатировала дочь. Нет, не нарочно, видит Бог. Как-то так выходило, что мирный поначалу визит неизменно заканчивался Сашиной обидой. Да и обида выходила благовоспитанной и чопорной, не поймешь — чего вдруг человек замкнулся и губы поджал. Вспылила бы хоть раз, накричала, нагрубила, отрезала бы: «Отстань, мам!»
Так вот, в последний раз, в этот самый последний визит, после прекрасного уютного обеда — первое, конечно, и второе, а перед тем закусочки — грибки там, селедочка, колбаска «салями», салатик зеленый (Гримо вкусно готовила), — дочь повела ее в гостиную, усадила в кресло, и старуха совсем было наладилась всхрапнуть, но Саша сказала вдруг, зарумянившись кротким склеротическим румянцем:
— Поздравь меня, мама. Вышла наконец книга — итог моего многолетнего труда… — И сняла с полки великолепно изданный фолиант — конкурсное, вероятно, издание… Так и сказала: «итог моего многолетнего труда». И когда Саша разучилась говорить по-человечески? Петька прав был, прав, подлец: Саша умерла давным-давно, а вместо нее говорила и двигалась рыжая высушенная кукла, дохлая и благовоспитанная.
Анна Борисовна молча перелистнула несколько страниц — огромное количество цветных фотографий, каких-то карт, схем: монастыри, храмы, дворцы и мелким шрифтом текст, вероятно Сашин комментарий, — захлопнула том и сказала:
— Всю эту роскошь я не задумываясь отдала бы за тетрадочку в розовой обложке.
— За какую тетрадочку? — тихо и напряженно спросила Саша.
— А на даче, помнишь, ты рассказец сочинила, в детстве?
Дочь смотрела на нее странным взглядом — вероятно, презирала, ненавидела, а сказала вежливо и сухо:
— Ты все путаешь, мама. Я никогда ничего не сочиняла. У тебя всегда было плохо с памятью…
…Нельзя так долго жить. Выясняется, что это большое неудобство для близких, которые могут устать в ожидании твоей приличной кончины и с досады выкинуть некрасивое коленце, например умереть допрежь тебя. Нельзя так долго жить, это преступно по отношению к самому порядку вещей. Все умерли давно — далекий, сгинувший в сердцевине века муж, любимые друзья — Фаворский, Фальк, Лева Бруни… даже крошечная милая девочка, топочущая босыми ножками по некрашеному полу дачи, успела превратиться в старую чужую женщину и умереть своим чередом, а ты, корявое ископаемое, все живешь и живешь и — стыдно сказать! — мечтаешь жить еще, еще… да кто тебе позволит?