Он стал пробираться к ней, обрадовавшись, что будет писать ее портрет и не надо долго объяснять — кто он, почему пристает и что ничего плохого не хочет.
Остановок пять потребовалось на выяснение, где и при каких обстоятельствах они сталкивались, пока, наконец, не нащупали Луневых, общих знакомых, семью врачей, обогревающих людей от искусства.
У Луневых по воскресеньям было нечто вроде салона, к ним «приводили». Привели как-то и Матвея, но он не засиделся там: два-три воскресенья, не больше, он вообще не любил праздных разговоров и разношерстных компаний. В одно из этих трех воскресений привели и Нину. В то время «Иностранка» публиковала роман латиноамериканского писателя в ее переводе. Месяца три о романе модно было упоминать, и Нину затаскали по всевозможным престижным домам.
Теперь Матвей понимал, почему он не сразу узнал эту женщину. Она сильно изменилась. В лице что-то… помесь потрепанной гордости и подуставшего презрения — «спасибо, сыта по горло».
— Так я буду писать вас, — полуутвердительно, полувопросительно сказал он.
Она вяло улыбнулась:
— Вот уж нет… Простите, голубчик, ни времени, ни сил, ни желания. Ой, не проехать бы мне… Буду пробираться к выходу…
— Нет, погодите, — он расстроился, — как же так! Ну что вам — жалко, что ли? Три-четыре сеанса!
— Знаю я эти три-четыре, все тридцать четыре выйдут… — Она проталкивалась к дверям.
— Постойте, я с вами…
Они вывалились с толпой из дверей трамвая.
— В кои веки встречаешь лицо, которое хочется написать, и на тебе! — хмуро сказал Матвей. — Добро, была бы какая-нибудь колхозница с рынка, а то интеллигентный человек, по выставкам наверняка бегает.
— Вот как раз колхозница вам бы не отказала, — Нина улыбнулась и взяла его под руку. — Не обижайтесь, Матвей. Может быть, после. Года через два-три.
— Может быть, когда-нибудь… — пробурчал он. Ему было скучно, возбуждение от предвкушения близкой работы пропало. Он злился. В то же время на кокетку Нина похожа не была. Бог ее знает, может, и вправду человеку не до портретов.
— Мне теперь на метро, — сказала она с виноватым лицом. Брови у нее были подвижные, взлетные, глядя на них, думалось: «по мановению».
— Ну, идемте, — он вздохнул, — провожу вас…
— Да не беспокойтесь, я сама прекрасно дойду. Время позднее, вас дома ждут.
— Нигде меня не ждут! — огрызнулся он. Вышло это фатально, и он рассмеялся. — Нет, правда. Сегодня я собрался ночевать у Кости Веревкина, в мастерской. Там диванчик есть, такой сугробистый, называется «Матвееве ложе»…
— Понятно, — сказала Нина. — В том смысле, что семейное ложе занято?