Семен появился часа через три. По его лицу Долгушин понял, что случилось что-то непоправимое.
— Юрий Петрович, — Семен тяжело упал в кресло. — Юрий Петрович…
— Говори.
— Выпить дайте.
Долгушин подошел к бару, открыл его, вынул початую бутылку джина и бокал. Он налил Семену половину бокала, потом, посмотрев на его бледное лицо, налил полный.
Семен жадно, давясь, выпил жгучую жидкость, потом сидел несколько минут, зажав рот ладонью. Долгушин брезгливо смотрел, как медленно розовеет его нечистое, угреватое лицо.
— Милиция…
— Что милиция?
— За Алимовым милиция пришла, он на машине с Серегой подорвал, те стрелять начали, и они разбились. Насмерть.
— Кто сказал?
— Да весь переулок об этом говорит.
— Точно насмерть?
— Точно.
— Значит, повезло нам.
— Повезло, Юрий Петрович.
— Вот что, Семен, — спокойно, даже слишком, сказал ему Долгушин. — Дело закрываем. Ты сейчас едешь в торг, подаешь заявление об уходе и линяешь из Москвы.
— Куда?
— Найдешь место, страна большая, а денег у тебя хватит. Паспорт, что я тебе дал, цел?
— Конечно.
— Все, Семен, прощай. Будет надо, я тебя найду. Сроку тебе на все дела — три дня.
Семен пошел к двери и, открыв ее, на пороге внезапно обернулся. Он несколько минут внимательно разглядывал Долгушина. Высокого, статного, великолепно причесанного, в белом заграничном халате. В таких халатах ходят обычно герои-любовники в западных фильмах.
Посмотрел, усмехнулся недобро. И исчез, услужливый, заискивающий Семен Яковлевич Липкин. Не было больше человека смешно и пестро одетого. На пороге квартиры стоял зверь. Матерый, опытный, опасный.
— Что, Юрик, — блеснув золотыми фиксами, ощерился он, — пар выпускаешь, падло? Не хочешь халатик махровый, парижской работы на бушлат менять? А?! Боишься, гнида?
— Ты, сволочь, — Долгушин шагнул к дверям. Он не заметил, как в руке Семена оказался нож. Щелкнула пружина, и выскочило из рукоятки безжалостное, заточенное лезвие.
— Стой! Не то запорю, как телка.
Долгушин остановился. Он видел лезвие ножа и руку видел с синей татуировкой, которую почему-то не замечал раньше. Не обращал на нее внимания. А сейчас рука с татуировкой и нож стали единым — угрожающим и страшным.
— Ну вот что, Каин, — насмешливо сказал Семен, — кличку же себе придумал. Ты ею своих фрайеров пугай, а мое слово такое. Попадешься, продашь — на дне моря найду и запорю. Понял? Надо бы с тебя за Нинку получить. Но потом.
Он плюнул и захлопнул дверь. Плевок, словно медаль, повис на халате. Долгушин брезгливо скинул халат и, как был в одних трусах, бросился в кресло.
Все, конец его с таким трудом выстроенной империи. Империи, где только он пять последних лет миловал и казнил. Империи, где жадно ловили каждое слово и боялись его.