– Раздевайся, проходи в комнату. Я сейчас.
В комнате господствовал оранжевый абажур, нависший над обеденным столом. На трюмо распускались пластмассовые гвоздики. Из соседней комнаты тянулся тяжёлый мужской храп.
– Садись.
Шевцова была уже в милицейском кителе, застёгнутом на все пуговицы, но под ним в рукавах и на груди топорщился малиновый халат. Она села на противоположной стороне стола, кинула взгляд, попавший Сидельникову точно в переносицу, и заявила:
– Нам стало известно.
В ту же минуту храп за стеной прервался. Кто-то животным голосом проговорил с упрёком: «Валька… сука… драная!» По лицу Шевцовой поползли пятна.
Сидельников предположил, что одного из пойманных бандитов она пригрела у себя дома в воспитательных целях.
– Нам стало известно, что ты. Пользуясь доверием.
«Валька, в натуре, кончай базарить!!.»
Воспитание, видимо, шло туго.
– Антон! – крикнула Шевцова. – Сейчас же прекрати!… Что ты неоднократно ночевал вне дома.
Сидельников молчал.
– Нам необходимо нужно знать, где ты был. С кем. И чем вы занимались. Не вздумай врать, мы всё равно узнаем.
Сидельников молчал. Храп за стеной возобновился.
Она вздохнула и заговорила помягче.
– Ты ведь не понимаешь, какое значение сейчас играет проблема подростков…
Сидельников с тоской вглядывался в трюмо, где отражалась её круглая спина и маленькая светлая лысина между кудряшками.
– Ведь сейчас многие подростки курят, занимаются безобразиями. А некоторые даже ведут грязные отношения. Может быть, – она повысила голос, – ты с женщиной был?
Сидельников опустил глаза под стол и начал вызволять пальцы, запутавшиеся в бахроме скатерти.
– Ах, вот оно что! – вдруг обрадовалась Шевцова. – Сейчас ты мне скажешь её имя. Фамилию. И что вы с ней делали.
Шевцова просто сияла.
– А если будешь запираться, мы её сами найдём. И вызовем куда надо! Говори правду.
Сидельников с трудом вынул взгляд из-под стола и сказал свою последнюю правду:
– У нас не было грязных отношений.
То, что появилось на её лице, было больше, чем разочарование. Казалось, она видит перед собой убогого калеку, к тому же вполне слабоумного, который даже не подозревает, как его обидела природа.
Впрочем, какая-то надежда у инспекторши оставалась. Уже не домогаясь ничьей фамилии, она задала вопрос, прозвучавший лебединой песнью:
– Но ведь у вас с ней роман? Скажи честно, роман?
Он впал в добросовестное раздумье, в частности о свойствах жанров. Вопрос был не из лёгких.
– Нет, – сказал наконец Сидельников, – у нас, наверно, повесть.
Спустя минуту он ушёл из этого дома без оглядки, оставив за спиной зверский узел на бахроме скатерти, морскую качку абажура, задетого головой, и горько разочарованную женщину, ненавидевшую свою жизнь по причине многолетнего отсутствия того, что она называла грязными отношениями.