И в самом деле, монашеское одеяние распростертого на полу Панигаролы распахнулось, открыв взорам присутствующих великолепный наряд. Рука монаха судорожно сжимала лист бумаги.
— Деодат, уйдем отсюда! Быстрее! — тихо проговорила Алиса.
— Мадам! — настаивал граф. — Кто этот мужчина?
— Мне это неизвестно, — невозмутимо заявила Екатерина. — Он держит в руке какую-то записку. Видимо, нужно взглянуть…
Екатерина нагнулась над недвижным телом и, разыгрывая удивление, вскричала:
— Я узнала его! Это маркиз де Пани-Гарола! Но как он очутился здесь вместо священника, который должен был обвенчать вас?
Марийяк выхватил бумагу из пальцев монаха. Трясущимися руками он расправил смятый листок, осторожно разгладил его… И тут Деодат почувствовал, что тоненькие пальчики Алисы вцепились ему в плечо. Прекрасные очи приблизилась к глазам Марийяка; молодые люди смотрели друг на друга, ощущая, что сейчас случится что-то ужасное.
— Не читай… — прошептала Алиса.
— Тебе известно, что это за записка?
— Не читай… Во имя нашей любви… заклинаю! Я тебя обожаю, ты даже вообразить себе не можешь, как ты дорог мне! Не читай, любимый мой, не читай, мой милый муж!
— Алиса, ты знакома с этим человеком!
Голоса их изменились. Жених и невеста с трудом узнавали друг друга: лицо Алисы исказил безумный страх, а черты Марийяка — бешеная ревность. Красавица в отчаянии попыталась отнять у Деодата бумагу.
Граф твердо, но деликатно отстранил Алису, шагнул к алтарю и положил документ возле дароносицы.
Алиса упала на колени и воскликнула:
— Любимый мой! Мой свет, моя жизнь! Прощай… Ты никогда не поймешь, кем был для меня…
Алиса поднесла ко рту перстень, который никогда не снимала с пальца, повернула камень и проглотила хранившийся в кольце яд. Потом она с безграничной нежностью посмотрела на Марийяка и стала ждать конца.
При слабом свете свечи, укрепленной около дароносицы, Марийяк прочитал:
«Я, Алиса де Люс, признаюсь, что младенец, рожденный мной от маркиза де Пани-Гаролы, умер от моей руки. Если тело ребенка будет обнаружено…»
На этом месте бумага разорвалась; остатки письма по-прежнему сжимал недвижный монах. Граф медленно обернулся: черты его страшно исказились. Даже Екатерина не узнавала своего сына. Королева замерла в двух шагах от Марийяка; положив ладонь на рукоять кинжала, она наслаждалась трагедией, которая разыгрывалась перед ней.
Алиса простерла руки к Деодату и тихо промолвила:
— Я люблю тебя!
В голосе ее звучала ангельская кротость; близкая смерть преобразила Алису, точно открыв миру ее исстрадавшуюся душу.
Однако граф, похоже, не замечал, что творится с его невестой. Он не понимал, как ему удается пережить ужасное потрясение и почему он еще не умер, хотя острая боль и пронзила его сердце. Мозг его неожиданно заработал с нечеловеческой четкостью, и юноша подумал: