Глава 16
ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗДУМЬЯ ГРАФА ДЕ МАРЖАНСИ
До улицы Фур им не встретилась ни единая живая душа.
Здесь же перед ними вдруг появился какой-то монах, выросший словно из-под земли. Опасаться, впрочем, было нечего: монах прошел мимо, не обратив на них никакого внимания.
Однако Жеан, судя по всему, знал этого монаха, ибо, заметив его, поспешно надвинул шляпу на глаза и закрыл рукой нижнюю часть лица (как, возможно, помнит читатель, плащ он отдал девушке). Бертиль также была знакома с монахом, поскольку подняла воротник и уткнулась в него носом. То был чисто машинальный жест со стороны молодых людей: прохожий выглядел совершенно безобидным, и встреча с ним не имела никакого значения.
Наконец, узнали монаха и трое храбрецов, переглянувшихся с насмешливой улыбкой.
— Эге! — промолвил Эскаргас. — Сдается мне, пьяница Парфе Гулар сегодня рано вышел из монастыря.
— А я думаю, он, наоборот, возвращается к своим приятелям-капуцинам, — возразил Гренгай.
— Счастье, что он нас не заметил, — фыркнул рассудительный Каркань. — От этой винной бочки отвязаться невозможно.
— Да уж, у мессира Жеана хватает других забот, чем поить брата Парфе Гулара.
— Но минут через десять хорошо бы догнать монаха. Мы бы повели его ужинать вместе с нами. Пропойца был бы счастлив, а нас повеселил бы своими сальными анекдотами.
Это и в самом деле был брат Парфе Гулар, с которым мы познакомились в самом начале нашей истории. Монах этот был в то время знаменит — но прославился не ученостью, не красноречием, не строгостью нравов или какими-нибудь другими достойными качествами. Известностью своей он был обязан поразительному обжорству и неумеренному пьянству, изумлявшими людей того времени, хотя они и привыкли к пиршествам прямо-таки пантагрюэлевского масштаба, который нам даже трудно себе представить. Но брат Парфе Гулар славился не только чревоугодием — это был хвастун, распутник, лжец, шут. Воистину, его можно было назвать городским буффоном.
Все, начиная от короля, пожелавшего познакомиться с ним, знатнейших вельмож и епископов-кардиналов и кончая самыми последними проходимцами, нищими и разбойниками знали брата Парфе Гулара. Повсюду — в роскошных дворцах и в облезлых лачугах, в монастырях и в кабаках, в домах честных буржуа и в самых отвратительных притонах, — повсюду брата Парфе Гулара встречали с радостью, ибо во все времена люди дорожили возможностью позабавиться.
Но и это было еще не все… Брат Парфе Гулар, чье невежество не уступало обжорству, вершил таинство исповеди. И у него было гораздо больше прихожан, нежели у самых известных исповедников. Почему? Да потому, что он воплощал собой снисхождение. Он находил оправдание для любого преступления, любого злодеяния, любого греха, какими бы отвратительными они ни были — и всегда отпускал раскаявшегося с миром. Следует заметить, что он, в отличие от почти всех своих собратьев, дарил, а не продавал отпущение грехов, а это чего-нибудь да стоило. Вот почему все отъявленные злоумышленники со Двора чудес… и из других мест, все, кто таил на совести непомерно тяжкий груз, все, кто страшился даже подумать о делах рук своих, — все шли, открыто или же украдкой, к этому идеальному исповеднику.