Он умолк, задыхаясь. Смахнув тыльной стороной ладони пот, проступивший бисеринками на лбу, он сделал над собой усилие и продолжил хриплым голосом:
— Однажды мы вдвоем, Маргарита и я, пришли во дворец повидаться с малышкой. Нам нравилось смотреть на нее — в великолепном наряде, посреди всей этой роскоши… Мы были слепы, говорю вам, мы просто обезумели. Итак, мы входим на главный двор… и что же мы там видим? Попробуйте догадаться, синьора.
— Не знаю. Какую-нибудь отрубленную голову на пике?
— Эшафот, синьора, новенький эшафот, возведенный посредине двора… и палача, терпеливо ожидающего у подножья узкой лестницы. А вокруг толпятся дворяне, пажи, конюшие, свитские дамы, камеристки, служанки — словом, все, кто находился в услужении у принцессы Фаусты. Сама же властительница с бесстрастным видом стояла на балконе. Мы попытались найти взглядом нашу малышку, но ее не было видно. Я не слишком чувствительный человек, синьора, однако в тот момент не смог сдержать вздох облегчения. Я подумал, что подобное зрелище не для моей дочери и по чистоте душевной мысленно вознес благодарность принцессе, избавившей мою Паолину, такую чистую, такую нежную, от обязанности присутствовать при смертной казни.
И Саэтта разразился полубезумным смехом.
— О, добрейшая и милосерднейшая госпожа Фауста! Вы увидите, синьора, заслуживала ли она благодарность моего сердца… Знаете, что произошло дальше?
Леонора сделала неопределенный жест, но он уже продолжал:
— Не старайтесь, вам все равно не догадаться. Случилось вот что: на эшафот поднялся человек, с головы до ног одетый в черное, и стал зычным голосом зачитывать какую-то тарабарщину, из которой я почти ничего не понял; речь там шла об отвратительном коварном предательстве, однажды уже великодушно прощенном. но совершенном вновь при самых отягчающих обстоятельствах. Говорилось еще, что необходимо преподать урок всем остальным слугам, а потому преступная голова должна была пасть в присутствии всего двора… И вдруг нам показалось, что небо над нами разверзлось: мы услышали имя Паолины! Приговор был вынесен нашему ребенку! И этот эшафот был возведен для нее! И это ее терпеливо поджидал палач! А топор его должен был обрушиться на ее белоснежную шейку! Безжалостная судьба привела нас сюда именно в этот момент… чтобы мы, о ужас! стали свидетелями казни нашей дочери… Паолина, плоть нашей плоти, наша кровь, наше сердце, наша жизнь — именно она была объявлена преступницей в этом омерзительном приговоре!
— Ужасно! — прошептала потрясенная Леонора.
— Вы можете представить, какой крик вырвался из моей груди. Я бросился вперед… но меня тут же схватили, связали, хотя я отбивался с яростью отчаяния… Тогда я рухнул на колени, плача, умоляя, угрожая… Несчастная мать также бросилась на землю: она рвала на себе волосы, царапала грудь ногтями, кричала… и словами своими могла бы разжалобить даже камни, потому что вокруг нас раздался хор голосов, моливших о пощаде вместе с нами… Властительница оставалась непреклонной. Тогда я, поскольку этот вампир жаждал крови, попросил казнить меня вместо нашей девочки. Мне было отказано.