– Тебе налить? – спросил Мартинвейл.
Рафаэль протянул бокал. Он заметил, что друг бросил на него заботливый взгляд, наливая ему янтарный напиток почти до краев.
Мартинвейл сказал:
– Стратфорд ошибается. Тебе вовсе не нужно ничего доказывать.
Рафаэль возразил, качая головой:
– О нет, это не так. Я всегда знал это, Мартинвейл. Она действительно слишком хороша для меня.
– Странно слышать от тебя такое. Мне порой казалось, что ты ее ненавидишь.
Вздрогнув, Рафаэль спросил:
– Почему же?
– Она достойна хорошей жизни, Фонвийе. Она заслуживает счастья. Она не сделала ничего плохого ни тебе, ни кому-либо еще. Ты же поступаешь с ней жестоко.
Острое, мучительное чувство сжало Рафаэлю горло. Он бросился защищать себя:
– Она счастлива. Я сделал ее очень счастливой. Ей нравились наши встречи. Неужели ты думаешь, что я ее оскорблял своим вниманием?
Мартинвейл заморгал, удивившись страстности этой реакции.
– Я ничуть не сомневаюсь в твоем умении очаровывать. Но ты хочешь лишь попользоваться этой девушкой. Это жестоко, Рафаэль. Ты не можешь оставаться равнодушным к тому, что с ней станется, когда ты осуществишь свои намерения. – Не получив ответа, он спросил с жаром: – Неужели ты совсем не чувствуешь за собой вины? Господи, Фонвийе, да человек ли ты?
– В достаточной степени человек, чтобы, как любой мужчина, хотеть женщину, которая меня волнует. Почему же не мне должна она принадлежать? Почему Блейк имеет на нее право, а я – нет?
– Потому что он ее любит, – возразил Мартинвейл. – И она любит его.
Это его словно резануло. Боль была такой быстрой, четкой и пульсирующей, что на мгновение у Рафаэля перехватило дыхание.
– Любит? – Он чуть не подавился этим словом. – Как может она любить его, когда хочет меня?
– Она тебя хочет? – Мартинвейл покачал головой. – Как может она хотеть тебя? Или ты забыл, что просто дурачил ее? Когда ты был с ней искренним? – Голос его стал резким, он осмелел. – Хочет тебя? Она же ничего о тебе не знает, милый мой. – Он направился к двери и остановился только для того, чтобы взять свою шляпу.
И оставил Рафаэля с Этверзом, который в кои-то веки мудро хранил молчание.
Рафаэль встал, снова налил себе виски, потом сел, но пить не стал.
Наверное, Мартинвейл прав. Не нужно было этого допускать. Разве сам он, держа ее в объятиях, не почувствовал сожаления, что в действительности она смотрит не на него? И этот глупый порыв, заставивший его из кожи лезть вон, чтобы показать ей частицу себя – свою мерзость, алчность. Неужели она и тогда хотела бы его? Боже, он ведь сам спугнул ее и все испортил.