– Вы ко мне с Вячеславом Ильичом приезжали, в общежитие.
Невероятно! Рядом стояла девушка Жоры Димова.
– Где вас узнать! Вы как новенькая. Садитесь и рассказывайте, как это вам удалось…
Она и отдаленно не напоминала ту, что он видел, – придавленную несчастьем и сильно больную девушку.
Светлые волосы, взбитые искрящимся облаком, челка, живой взгляд синих, отглянцеванных влагой глаз… Нет, узнавать было нечего.
До слез смущенная неожиданностью встречи, она сидела перед ним в том возбужденном состоянии, когда человек не очень понимает обращенные к нему слова.
– Я увидала вас, халат сняла, а отойти не могу, попросить за себя некого… Я ведь здесь работаю, в буфете…
Лютров удивленно приподнял брови.
– Помните, Вячеслав Ильич отправил меня в санаторий? Вот. Я быстро поправилась, и врач посоветовал пожить на юге… Вот я и прижилась.
– Обратно не хочется?
– Правду сказать, нет.
– И то верно. Чего там – суета… Чернорай пишет?
– Да. Все беспокоится, не нужно ли чего. Спрашивает, когда обратно собираюсь… А я вот увидела вас, так испугалась даже.
– Меня?
– Нет, что вы! – Она улыбнулась. – Просто от вашей наружности, что ли, все так ясно припомнилось… Вообразила, как вернусь, не по себе стало.
– Не хочется, ну и не возвращайтесь.
– Не хочу, Алексей Сергеевич, – она уткнулась кулаками в глаза и минуту сидела, сжав плечи, борясь со слезами.
Это были легкие слезы, и приходят они рядом с человеком, который может понять их.
– Здесь легче дышится, люди все больше приезжие, веселые. Пригрелась я тут.
Комкая платок, она глядела на руки, опустив голову. И только теперь Лютров разглядел нити седых волос у нее на висках.
– Может, это нехорошо.
– Что нехорошо?
– Что я не хочу уезжать.
– Вот те раз! Что ж тут нехорошего? Живите на доброе здоровье.
Скоро она совсем успокоилась, стала спрашивать о погоде «у вас, на севере», о делах на летной базе.
– Извините, зовут меня. Передавайте привет Вячеславу Ильичу. Я его приглашала, говорит, работы много.
– А вы понастойчивей, выберется.
– Ну, пойду. До свиданья.
– Счастливо вам, – Лютров пожал протянутую руку.
Снова собралась музыканты, вернулась маленькая певица, потрогала микрофон, чуть опустила его и, довольная собой, оглядела публику. Пианист тронул клавиши, саксофонист извлек гнусавый звук, напоминающий рев голодного борова. Когда молодцы в белых рубашках грянули первый танец, он вышел на набережную.
Там, где кончалась защищенная молом бухта, к опорной стене прорывались и глухо ухали накаты волн. Взрываясь от ударов о гранит, они взлетали вверх облаком брызг, от которых толпа весело шарахалась, как от клетки с сердитым львом: хоть и безопасно, а все-таки жутко. Иногда взметнувшейся воде удавалось осыпаться на головы людей, и тогда женщины принимались дружно визжать, а мужчины нервно похохатывать. Опавшая на асфальт вода торопливо стекала к морю, ручейки ее, как отступающие солдаты, возвращались к живой мощи накатов, чтобы снова броситься в атаку.