Минуту в большом кабинете, приветливо залитом лучами закатного солнца, было тихо. Забывшись, Старик чертил что-то на большом листе бумаги, подперев левой рукой тяжелую голову.
– Все? – спросил он.
Ему никто не ответил, даже Юзефович; скажешь «все», ан какой-нибудь подлец и подведет.
Старик переводил глаза с одного лица на другое, покручивая в руках пестрый карандаш. И неловкое молчание, и причина, ради которой они собрались, и то, что предстояло услышать, было настолько чуждо человеческой величине Главного, что Лютрову стало стыдно за глупую амбицию Боровского. Для Юзефовича подобные истории были вполне в масштабе его личности, он жил за ними, как за дымовой завесой, чтобы не дать разглядеть подчиненным собственное ничтожество. И сейчас, как губка, напитывался сдавленной атмосферой скандала, освященного участием Главного. Одно это сознание, что Старик, верша прецедент, участвует в привычных Юзефовичу делах, было невыносимо. Хотелось, чтобы Дед вдруг закричал, обозвал всех последними словами, чтобы рухнуло подленькое довольство Юзефовича и ему подобных, развеялось значение происходящего. Старик словно угадал мысли Лютрова.
– Ты! – высокий голос прозвучал как удар гонга.
Карандаш в руках главного нацелился в грудь Гая.
– Что скажешь о катастрофе «семерки»?
– Я?.. – Гай растерянно поднялся, машинально проверил, на месте ли кроваво-красный галстук. – Мне… известны выводы аварийной комиссии.
– Мне тоже, – перебил его Старик. – Я хочу знать, считаешь ли ты эти выводы обоснованными.
– У меня нет оснований ставить под сомнение документы комиссии, – Гай наконец понял, чего от него хотят.
Старик нетерпеливо махнул рукой, садись, мол, и протянул карандаш в сторону Вячеслава Чернорая.
– Ты?
– Считаю заключение комиссии вполне убедительным, – мешковатый и широкоплечий, он переступил с ноги на ногу и сел.
– Ты?
– А, чего я, умнее других? – Долотов покосился на «корифея».
– Ты?..Ты?..Ты?..
Последним поднялся Лютров.
– Под заключением комиссии стоит моя подпись.
Старик кивнул, подводя черту, и замолчал. Заметно было, что в этой части собеседования он и не ожидая иного результате.
Неопрошенным оставался один Боровский. Главный или не хотел к нему обращаться, или еще не решил, как за это взяться. Он встал из-за стола, несколько раз прошелся от угла до угла стены, закинув руки назад и разглядывая паркет. Пнуть ногой было нечего. Создавалось впечатление, что только поэтому он стал продвигаться вдоль кабинета. Но, дойдя до Боровского, остановился.
Тот медленно поднялся, оказавшись на голову выше Старика.