У человека в красной куртке оставался всего один рожок к автомату, и он знал, что через день ему нечем будет убить чугунного человека, и тот придет к нему и задушит его, втопчет чугунными своими ногами в вытертый паркет музейных залов. И даже желтоватый порошок почти закончился, и с ним уходила последняя надежда на то, что удастся улететь отсюда. Поэтому, всю последнюю ночь человек в красной куртке лежал, свернувшись калачиком и тихо подвывал, засунув в рот большой палец.
Чугунный человек не стал ждать еще день и еще ночь. Утром перед окном появились зеленые пятнистые машины, а на них сидели люди и хохотали, показывая пальцами на человека в красной куртке, который присел за подоконником, согнувшись пополам. Он отскочил назад, вскинул маленький автомат и выпустил оставшиеся патроны в людей на машинах, и все они умерли, стекли ртутью на асфальт, и впитались в него. А затем он услышал, как они грызут снизу фундамент музея. Он попытался выстрелить в пол, но патроны закончились. И тогда он схватил пожарный топор, разбил стекло перед чучелом гиены, которая не подсказала ему, как спасти свою жизнь, а затем начал рубить ее, стараясь, чтобы ни одного крупного клочка от нее не осталось, и вечером ее лживому духу некуда было вернуться.
А затем он изрубит всех животных в этом огромном молчаливом здании, и когда люди из машин все же прогрызут и подкопают фундамент здания, они будут ему уже не опасны.
Сергей Крамцов, бывший аспирант.
30 марта, пятница, раннее утро
Когда мы проезжали по Большой Никитской улице, нас обстреляли из стрелкового оружия. Стреляли плохо, мазали, сектор огня у них был узкий. Стреляли, судя по всему, из здания Зоологического музея, с верхнего этажа. Расстояние всего ничего, но ни одна пуля даже в броню не попала, а мы провалились в десантный отсек за долю секунды. Гранатометов у стрелков не оказалось, ничего крупнокалиберного — тоже. А судя по звуку, пальба шла из пистолета-пулемета. Вообще странно, зачем они это делали? Надеялись кого-то и нас с брони сшибить? Непонятно.
Соловьев приказал даже ответный огонь не открывать, и мы проехали мимо, вся колонна. Выехали на простор Манежной площади и снова выбрались на броню. Дисциплина дисциплиной, а любопытство — страшная сила. Но смотреть на Манеже на что-то еще, кроме картины запустения, смысла не было. Пустота, даже мертвяков почти не видно. Совсем им тут делать нечего.
Машины свернули левее, проскочили прямо на Красную площадь, где ничего кроме скуки на нас не напало. Пустота. Один-два мертвяка на всем этом, продуваемом злым ветром пространстве. Замершие навсегда Минин и Пожарский. Архитектурный пряник Василия Блаженного. Длинный ряд окон ГУМа. За ГУМом опять пожар, большой, тянет шлейф дыма и выплескиваются выше крыш языки пламени. Но что горит — не понятно. И никой суеты, полная тишина, и это в центре гигантского города. Ни рева сирен пожарных машин, ни толпы, ничего. Плетущиеся по улицам мертвяки не обращают на пожар никакого внимания.