— Ты негодяй, — сказала она.
— Не спорю.
— Эгоистичный, своенравный...
— Конечно, конечно, — вновь согласился он, — я последний кусок дерьма, что плавает в океане. А теперь будь любезна, оставь меня наконец в покое.
От его голоса судно вновь задрожало, хотя не так сильно, после чего на несколько минут наступила тишина.
— У тебя много других детей, — скосив на нее глаза, наконец сказал он. — Почему бы тебе их не помучить?
— Никто из них не значит для меня столько, сколько ты, — ответила Цезария. — Тебе это прекрасно известно. Мэддокс — полукровка, Люмен не в своем уме, остальные — женщины... — Она покачала головой. — Они обманули мои надежды и оказались не такими, какими мне хотелось бы их видеть.
— Бедная мама, — приподняв голову, произнес Галили. — Как мы тебя разочаровали! Ты хотела видеть нас совершенными, а погляди, что из этого вышло, — теперь он приподнялся и встал на колени. — Но разве ты в чем-то виновата? Нет, ты всегда была безупречна, всегда неуязвима.
— Будь я на самом деле безупречна, меня бы не было сейчас здесь, — ответила она. — Я тоже совершала ошибки. В особенности по отношению к тебе. Ты был моим первенцем, и это тебя испортило. Я слишком потворствовала твоим слабостям. Потому что слишком тебя любила.
— Слишком меня любила?
— Да. Слишком. Поэтому не сумела разглядеть, в какое ты превратился чудовище.
— Так, значит, теперь я стал чудовищем?
— Мне известно все, что ты натворил за эти годы...
— Ты не знаешь и половины. На моих руках гораздо больше невинной крови...
— Не это меня беспокоит! Меня страшит твое расточительство! То, что ты впустую тратишь свое время.
— И что же, по-твоему, мне надлежит делать вместо этого? Разводить лошадей?
— Только не вмешивай сюда отца. Он к этому не имеет никакого отношения...
— Он к этому имеет самое прямое отношение, — потянувшись, Галили ухватился рукой за низко наклонившуюся мачту, пытаясь встать. — Он разочаровал тебя больше других. Мы уже были потом. Так сказать, последствия землетрясения.
Теперь настала очередь Цезарии отвести глаза и устремить их в морскую гладь.
— Что, задел за больное? — спросил Галили и, не получив ответа, переспросил: — Угадал, да?
— Что бы ни случилось между твоим отцом и мной, все кануло в Лету. Бог свидетель, я его очень любила. И старалась изо всех сил сделать счастливым.
— Но тебе это не удалось.
Она прищурилась, и он приготовился к очередному сотрясению лодки, но, к его удивлению, ничего не последовало, и когда она заговорила, голос ее звучал столь тихо и мягко, что почти напоминал плеск волн о борт.