Я и Он (Моравиа) - страница 100

Тем не менее я все равно уже втянут в эту игру. До слуха долетает следующий тошнотворный разговор: – Вот уж не подумал бы по названию, что картину ожидает подобный успех. «Женщина без свойств» – я бы за такое название гроша ломаного не дал.

– Однако прокат моментально его заглотил.

– Еще бы, ведь там есть сцена, где она раздевается за прозрачной занавеской… – Женщина без свойств. Знаешь, что это напоминает? Даму без камелий..

– «Женщина без свойств» – название для тихого киноомута, а в тихом киноомуте как известно, черти водятся. Зритель это почуял и… – Точно. Зритель не ошибается. Он безошибочно чувствует, когда… – Ну, не скажи. Я утверждаю, что это название вялое, непривлекательное. И потом, что вообще означает: «Женщина без свойств»? Ничего, ровным счетом ничего. У женщин отродясь не было никаких свойств, все эти женские свойства – выдумки разных дуралеев… Тут уж я не могу не вмешаться по двум причинам: вопервых, как тщеславный самоучка-«ущемленец», во-вторых, как возмущенный претендент на раскрепощение: – Надеюсь, я не скажу ничего нового, напомнив вам, что название фильма – «Женщина без свойств» – перекликается с куда более известным названием романа Музиля.

Даю голову на отсечение, что никто из них не читал «Человека без свойств», зато все наверняка о нем слышали. И ну шпынять меня колкостями, словно смельчака, решившего пощеголять своей культурой, не давая мне при этом никакой возможности доказать, что я единственный за этим столом, кто хоть что-то знает о романе Музиля. Со всех сторон раздаются примерно такие реплики: «Благодарим за ценную информацию»; или: «А то без тебя мы бы не догадались». Но выделяется среди всех, как всегда, мой архивраг Кутика. Невообразимо растягивая рот в издевательской ухмылке, он восклицает: – Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет! Нас снова усаживают за парты. Это в нашем-то возрасте! И кто?! Лекцию нам, видите ли, взялся прочесть о том, что есть-де такой романец под названием «Человек без свойств», а написал его некий писатель по имени Музиль. И для чего только у каждого-из нас по одному, а то и по два диплома? Для чего, интересно знать, мы корпели лучшие годы над книгами? Зачем нужно было идти на такие жертвы ради собственного образования, чтобы потом первый встречный обращался с тобой, как с неучем? И все это со смешком и ужимками, напоминающими зубчатый ковш экскаватора, когда тот зачерпывает огромный кусок грунта и, захлопнувшись, переносит его в другое место. Я знаю, как мне следовало бы себя вести: не только не реагировать, но и не проявлять никаких эмоций. Но как «ущемленец», подвергшийся нападению такого же, если не большего «ущемленца», я заранее чувствую, что не смогу сохранить хладнокровие, как бы мне того ни хотелось. Меня обуревает неудержимая ненависть. При этом я совершенно ясно сознаю: провоцируя меня таким вульгарным образом, Кутика ждет, что я затею с ним перепалку для всеобщего увеселения; возможно, еще больше этого ждет Протти, раскомплексованный тиранишка закомплексованного двора, науськивающий нас друг на друга и приговаривающий: «Удар ниже пояса, Кутика. А ну-ка, Рико, защищайся!» К счастью, когда вопреки своей воле я уже собираюсь наброситься на Кутику, в дело встревает «он»: «- Как, я тут, можно сказать, в полной боевой готовности, а ты идешь на попятный, чтобы потрепаться об этом твоем Музиле?» И то сказать: как ни крути, а ущербности от этого не убавится; уж лучше оставаться с «ним», чем выставлять себя на посмешище ради нелепой культурной дуэли с Кутикой. С притворным испугом я восклицаю, подняв руки: – Мир, мир, мир, сдаюсь, я проиграл! Все что угодно, только не литературный спор, меня куда больше прельщает арбуз.