Где же тот дом, в котором жили Жолио и его родители, пустая комната, откуда увели его на вокзал? Я заглянул в окно первого попавшегося дома и в ужасе отпрянул: за розовыми занавесками двигались тени. Честное слово, двигались!.. Живые тени! А мне-то казалось, что здесь со всех сторон - из каждого угла, из полутьмы подъездов - смотрят худые, сморщенные, совсем будто птичьи человеческие лица с удивленно-детскими глазами.
Я ошибся. Долго бродил по узким улицам под моросящим дождем, пока не убедился, что люди просто живут в этих домах, что жизнь продолжается. Я испытывал чувство острого стыда за людей, которые заняли квартиры, не догадались устроить здесь город-музей.
Утром состоялось захоронение праха деда Жолио. Отец опустил в землю урну, ее прикрыли плитой с именем покойного и датами рождения и смерти.
Рядом с могилой деда простиралось огромное, во всю долину, кладбище. Ряды одинаковых плит. На некоторых стояли имя и дата смерти. На большинстве - номер. Когда освободили Терезин, здесь нашли забытый фашистами прах жертв: аккуратные коробки с пеплом. На каждой проставлен номер, пол покойного и одна дата. Больше ничего. Фашисты наводили в мире свой порядок.
Я долго думал, в чем заключается смысл фашистского порядка на земле: номер, пол, дата…
Дед лежал спокойно рядом с отцом и матерью. Никто не знал только, какие у них номера.
"А ведь я все тебе рассказал, Бак, когда вернулся… - вспоминал я, снимая судебный процесс над Луиджи и его компаньонами. - Я тебя заранее предупреждал, а ты не послушался, не запомнил".
Процесс был скучный, с предсказанным результатом, но я работал охотно - ради Джино.
Испуганный, заикающийся Луиджи охотно давал показания, вызывающие зевоту даже у судьи. Рядом с ним на скамье подсудимых сидел собранный молодой человек с седеющими висками - один из директоров "Петролеума".
Я снимал свидетелей. Простым людям Италии было что сказать: многие и теперь были в бинтах и с повязками.
Но когда привезли Джино, я взял средний, а позже общий план. Я видел Джино вчера и знал, что нельзя показывать его крупно без маски, иначе испортишь будущее.
На скамью свидетелей сел старичок с румяным сморщенным лицом и в очках с одним темным стеклом. Джино на все вопросы отвечал кратко, разумно, и я записал все его ответы. Позже наложил хриплый голос на старые кадры с гипсовой маской и включил их в судебный репортаж.
– Джино, дружище, - говорил я с ним накануне этого дня в больнице, - ты-то хоть понимаешь, как будешь жить дальше?
– Я понимаю, я сирота. - Маленький, краснолицый, полуслепой карлик смотрел на меня живым глазом.