37
Подходит Рождество, и Рут Хипер осточертел дедушка приславший ей целый переносной телевизор, я направляюсь на юг снова увидеться с мамой — Рут целует меня и любит меня на прощанье. По пути туда я планирую навестить Рафаэли дома у Варнума Рэндома поэтического консультанта Библиотеки Конгресса — какой бардак! Но зато как смешно! Даже Варнум должен это вспоминать с ликованием ужаса. Такси с вокзала завозит меня в пригороды Вашингтона Округ Колумбия.
Я вижу роскошный дом с пригашенными на ночь огнями и звоню в дверь. Отвечает Рафаэль говоря "Тебе не следует здесь быть но о том что я здесь я тебе сказал сам и вот ты здесь."
"Так что Рэндом будет возражать?"
"Нет разумеется нет — но он сейчас спит со своей женой."
"А пойло есть?"
"У него две прекрасных взрослых дочери которых ты увидишь завтра — Здесь настоящий бал, это не для тебя. В Зоопарк поедем на его Мерседес-Бенце — "
"У тебя палево есть?"
"Еще осталось с Мексики."
И вот мы зажигаем в большой пустой гостиной с пианино и Рафаэль спит там на тахте чтобы я мог спуститься в цоколь и спать там на маленькой кушетке в задрапированном алькове который Рэндомы для него приготовили.
Спустившись туда и отлетев по дури, я вижу тюбики масляной краски, и бумажные альбомы для акварелей, и рисую себе две картины прежде чем уснуть… «Ангела» и «Кота»…
А наутро вижу весь ужас этого, фактически я только усугубил ужас своим по-настоящему докучливым присутствием (но я хотел увидеть Рафаэля). Помню только что невероятный Рафаэль и невероятный я на самом деле навязались этому кроткому и тихому семейству глава которого, Варнум, бородатый Добрый Иезуит я догадываюсь, сносил все с подобающей мужчине аристократической грацией, как мне самому предстояло делать впоследствии? Но Варнум в самом деле знал что Рафаэль великий поэт и увез его в тот день на коктейль в Иглу Клеопатры пока я лебезил в гостиной пиша стихи и беседуя с младшей дочерью, 14, и старшей, 18, и пытаясь угадать где в этом доме прячут бурбон Джек Дэниэлс — до коего добрался позже -
Вот он Варнум Рэндом великий американский поэт глядящий по телику Грязевой Кубок поверх своего Лондонского Литературного Приложения, иезуитов кажется вечно интересует футбол — Он показывает мне свои стихи такие же прекрасные как у Мертона и такие же техничные как у Лоуэлла — Школы письма ограничивают людей, даже меня. Если б в святых самолетах во время войны было что-то мрачное я бы прибавил последний темный штришок. Если б все на свете, когда видят сны о петухах, умирали, как сказал Ся Ан, то к рассвету все были бы мертвы и в Мексике, и в Бирме и в Мире… (и в Индиане). Но в реальном мире ничего подобного не происходит даже на Монмартре когда Аполлинер взбирается по склону у кучи кирпичей, чтоб добраться до своей пьяной комнатенки, а ветры февраля задувают. Благословенна будь поездка.