— Так, может… если нас всех вернуть на прекрасную Родину… мы не будем больше грешить?
— Некоторые не будут. А некоторые будут. Хватит, Кать. Мы никогда не заберем отсюда всех. Человека иногда выпускают из тюрьмы, особенно если он — ребенок, родившийся там от случайной связи. Но это же не повод всех выпускать, верно?
— Даже если тюрьма горит?
— А кто поджег, Кать? Я, может, или ты? Сами подожгли, никто не заставлял.
— Не знаю. Не могу. — После волшебной травы к ней в самом деле вернулись силы, она поднялась и заходила по веранде, — маленькая, решительная, руки в карманах. — Не понимаю я. Как это — брать на себя божественные полномочия?
— А Бог как берет?
— Он на то и Бог.
— Он тоже спасает, кого может. Не думай, что это какая-то особенная сущность. Проблемы те же самые.
— Знаешь, у нас апокриф есть. Изведение из ада. Богородица выводит каждого пятого. Еще стих такой был, не помню у кого.
— У Домбровского, — сказал он. — И смотря, как кричит, как колотится оголтелое это зверье, — ты права, я кричу, Богородица, да прославится имя твое! Сошествие во ад, сюжет очень распространенный. И как видишь, не совсем выдуманный.
— Ты прилично знаешь наш фольклор, — хмуро сказала Катька.
— Ну, я же готовился все-таки…
— Плохо ты подготовился. Надо было знать, что приличный грешник никогда не согласится на такой выбор.
— Наоборот. — Он поднял на нее глаза и улыбнулся; такой улыбки она у него еще не видела. Дело в том, что он улыбался презрительно. В этом человеке, если он человек, в самом деле было намешано столько, что она постоянно путешествовала по всей амплитуде — от восторга к ужасу и обратно. — Приличных грешников не бывает. Человек есть человек, и такова его природа. Даже самый приличный грешник в решительный момент хватает пять-шесть ближайших к нему людей и говорит: забери меня отсюда.
— Но были же такие, что отказывались! — зло закричала она.
— Были, да. Такие боялись спасения еще больше, чем смерти. У вас таких полно.
— А если человек просто не желает играть в эту дурацкую игру! В это спасение избранных!
— Это его выбор, — спокойно сказал Игорь. — Если ему своя белоснежность дороже пяти спасенных жизней, он поистине великий грешник и достоин бедствовать вместе с этой планетой. Выживет — повезло, нет — туда и дорога. Зато красиво.
Катька замолчала.
— Кать, — он встал, подошел к ней и прижал ее к себе. Она вырвалась и отвернулась.
— Пойдем смотреть тарелку, — сказал он мягко. — Сейчас, только фонарик возьму.
Сарай стоял в дальнем углу восьмисоточного участка. Из окон веранды лился теплый желтый свет, горело окно у соседа, — и видно было, до чего кругом неприютно. Если мобильник тут берет, она немедленно позвонит мужу и скажет, что остается. Нечего и думать — возвращаться в такую пору. На этих дорогах они никого не поймают. Тарасовка выглядела сущим краем земли — неясные силуэты убогих домиков, сухие прутья с лохмотьями последней листвы, чавкающая грязь под ногами, да еще и накрапывать принялось.