— Слышь, ты, чмо! — говорил он ленивому маляру. — Вот сейчас меня доведешь, и я ка-ак дам тебе в лоб! Ты очухаешься после обморока, побежишь жаловаться. А я предъявлю справку, в которой написано: у капитана Черемисина динамическая невралгия на почве подрывной контузии. И полкан вместо того, чтобы меня отругать, должен будет выбить мне путевку на две недели в пансионат. Так что ты лучше не выпендривайся, уж больно соблазн велик…
Забор домучивали в свете автомобильных фар. Офицеры сгоняли прапорщика за водкой и заливали ею расстройство по бездарно прошедшему выходному. Деды сидели в кустах и поражались идиотизму происходящего. Раньше первое место в хит-параде армейского дебилизма занимал приказ ракетчикам посшибать на газонах все одуванчики. Мы с ними тогда чуть не подрались, когда увидели, как целая рота фигачит прелестные желтые цветочки ремнями. "Да нам самим противно это делать, — объяснили ракетчики. — Но командир сказал — чтобы газоны выглядели однообразно!". Ох, поганое слово "однообразно"! Армия — единственное место, где в него вкладывают положительный смысл.
Не помню, когда покраска закончилась, и кончилась ли она вообще. Помню только, что в понедельник министр приехал не к нам, а на совсем другую "площадку". Огляделся и заявил, что на казармах неправильно висят таблички. Надо их перевесить на уставную высоту в полтора метра.
На следующее воскресенье я попросился в увольнение. Решил напомнить себе, что за забором — чтоб он упал! — должна, по идее, быть какая-то другая жизнь. Хотя бы относительно разумная.
В город мы ходили через квартал частных домов. Первый же гражданский, попавшийся мне на глаза, увлеченно красил штакетник.